|
Форум: Флейм: Игра в "Ассоциации"
в самом непосредственном змысле слова  :!:
БАВАРИЯ – МАНЧЕСТЕР СИТИ
2:0
Гомес, 38 (1:0), 45 (2:0)
ОБНОВИТЬ
89 И снова замена в "Баварии". Роббен появляется на поле под аплодисменты трибун. Уходит Рибери.
87 Швайнштайгер пошел по центру, играет в стенку с Мюллером, который возвращает мяч Бастиану верхом уже в штрафную, но там Компани в падении через себя успел прервать этот пас!
85 Боатенг и Ричардс столкнулись в штрафной немцев. Небольшая пауза в матче. Оба игрока морщатся от боли, но поднимаются.
84 Коларов решил проверить издали Нойера. проверил. Голкипер на месте, спокойно мяч забрал.
83 В "Баварии" замена: Тимощук выходит вместо Крооса.
82 Длинный заброс вперед Мюллера, который поборолся с защитником и выскакивал к воротам один, но Харт на выходе успел опередить соперника, выбив мяч.
80 Кроос подает в сторону ворот, Гомес головой подправлял мяч головой в дальний угол, но Харт кончиками пальцев перевел мяч за штангу! Мюллер пытался замкнуть, но не успел, добрался до мяча только лишь за пределами поля.
79 И второй Туре тоже получает карточку! И тоже за фол на Рибери! Точно на левом углу штрафной площади!
78 Яя Туре это тоже надоело и он влупил по ногам Рибери. Сделал это сознательно, за что судья и показал ему карточку.
77 Рибери начинает переигрывать, хотя счет позволяет. Слишком много финтов в центре поля, без особой надобности.
75 Милнер у мяча. Метров 27 до ворот, стенка из двух человек... Удар – точно в руки Нойера.
74 Коларов сразу попробовал протащить мяч по флангу, но его сбили у штрафной.
73 Последняя замена у гостей: Коларов вышел вместо Барри.
71 Мюллер справа смещается в центр, играет на Гомеса, который принял мяч на линии штрафной. Разворот и удар... но защитник заблокировал.
69 В "Сити" еще одна замена. Милнер вышел вместо Насри.
67 Клиши фолит в центре поля. Не особо грубо, но судья все равно показал карточку французу.
66 Агуэро с мячом входит в штрафную справа, но Боатенг снова перед ним! Сбивает аргентинца, но судья продолжает игнорировать падения игроков в штрафной.
65 Рибери и Лам затеяли мелкий перепас у подступов к штрафной, но это ни к чему не привело, мяч потерян.
64 Агуэро, оказывается, еще на поле! Его совсем не видно! Сильва сейчас сыграл на него в штрафную, но Боатенг уверенно оттеснил аргентинца от мяча.
62 Рафинья справа, по флангу закидывает мяч на ход Мюллеру, который не смог обогнать Клиши. Пришлось фолить.
61 Лам играет по своим рельсам: прошел по флангу, сместился к углу штрафной и пробил. Все просто, но никто из "горожан" не может его пока остановить.
59 Рибери, против него на фланге Ричардс, от которого мяч уходит на угловой. Подача... И сам же Ричардс в прыжке отбивает мяч подальше головой.
57 Лам отменно подключился в атаку, прострелил на ближнюю штангу, где караулил Гомес! Правда, удар у него получился корявым – мяч прошел рядом со штангой!
56 Рибери отличным пасом выводит к воротам Гомеса, но тот не стал сразу бить и упустил момент – Компани оттеснил соперника в угол штрафной.
55 Первая замена в матче. В "Манчестер Сити" Джеко уступает место на поле де Йонгу.
53 Джеко снова смещается на левый фланг, но пока ему далеко до ворот, центр поля только, но уже здесь его встречает Рафинья. Жестко. Поэтому и с нарушением правил.
51 Джеко слева, смещается в центр и попытался закинуть мяч по центру же в штрафную на Сильву, но того опережает Нойер на выходе.
50 Клиши едва не ошибся в своей штрафной площади, пытаясь сохранить мяч – Кроос едва его не перехватил, но подскользнулся на вираже, упустив момент.
49 Агуэро играет опасно в центральном круге. Ногу поднял высоко, но до соперника не дотянулся. Но судья все равно зафиксировал нарушение правил.
48 Сильва пытался обокрасть Рибери, но сфолил, завалив француза на поле, прихватив за шею.
47 Клиши слева по флангу набирает скорость, но Мюллер его не отпустил, прихватив за руку. Это вынудило француза ошибиться с передачей.
46 Второй тайм начался. "Бавария" разыгрывает мяч с центра поля.
Первый тайм завершен, а мы подведем краткие его итоги. Матч получается интересным, хотя вряд ли кто-то ждал, что "Сити" будет проигрывать к 45 минуте 0:2. Но счет по игре, англичан совсем не видно, а немцы во второй половине тайма стали заметно доминировать. Что же, ждем продолжения банкета во втором тайме!
45 И тут же судья дает свисток на перерыв. Отдохнем 15 минут!
45 Джеко оказался у своей штрафной и сфолил. С левого фланга Швайнштайгер подает, ван Бюйтен головой переправлял мяч в ближний угол, харт отбивает, но снова на Гомеса! А он со второй попытки вколачивает мяч в щелочку между лежащим вратарем и штангой! 2:0!
45 ГОООООЛ!!! Гомес, 2:0!
44 Рибери справа уже, на скорости мчится в штрафную, но натыкается на спину Компани! Конечно же, он падает, но судья снова спокойно показывает, что можно продолжать игру. Не настроен он сегодня на пенальти, похоже.
42 У Агуэро сдали нервы – в центральном круге жестко сбивает сзади Швайнштайгера. Это карточка.
41 Джеко на линии штрафной, без скорости. Решился на удар, Боатенг выскочил под мяч и отбил его.
39 Сильва справа, не смог обойти Крооса, который уверенно поставил корпус, но мяч от него ушел в аут.
38 Рибери слева, резко смещается в центр и бьет низом! Харт парирует, но мяч упускает! На добивании Мюллер, но снова Харт на высоте, но опять не фиксирует мяч! И вот тут уже добивает мяч в пустые ворота Гомес! Счет открыт!
38 ГОООООЛ!!! Гомес, 1:0!
36 Быстрая контратака "Баварии" 5 в 3! Справа Гомес, простреливает во вратарскую, куда мчался Швайнштайгер! Но пробежал нужную точку и выковыривал мяч из-под себя! Моментище! Но он упущен – мяч ушел мимо ворот!
35 "Бавария" оригинально разыгрывает угловой – скидка под удар в центр, на радиус штрафной. Рибери пробил, но выше ворот.
34 Рибери на скорости слева прорывает, Перед ним никого! Входит в штрафную и скидывает мяч на другой край площади, Мюллер очень долго обрабатывал мяч, поэтому его удар накрыли!
32 Кроос сместился на левый фланг, отсюда сыграл в центр на Гомеса, а того в подкате накрыл Компани! Очень уверенно и без нарушения правил!
30 Ричард пытался как танк пройти по своему правому флангу, но Лам в подкате его остановил. Насри подхватил мяч, но пока думал, скоростной Рибери его обокрал!
28 Швайнштайгер тоже ошибается у своих ворот – тоже неудачно выносил мяч, Джеко его подхватил и попытался закинуть назад в штрафную. Ван Бюйтен уверенно отбивает подачу.
27 Рибери в своем стиле посеменил по левому флангу, добрался до лицевой линии и прострелил к воротам. А там только вратарь на ближней штанге, Гомес не успел отклеиться от своего опекуна.
26 Компани ошибается у своих ворот, вынося мяч через центр! Гомес его подхватил и сразу же пробил, но удар получился... вернее, совсем не получился – мяч ушел в небо!
25 Густаво снова фолит неподалеку от своей штрафной площади. Туре бьет даже с такой дистанции, но Нойер на месте.
23 Джеко слева, обыгрывает на бровке Рафинью, но того подстраховал партнер. Джеко теряет мяч. Пока все так коротко и без результата.
22 Мюллер справа, играет на Густаво и помчался вперед открываться, но не дошел даже до штрафной – партнер уже потерял мяч. А рывок был впечатляющим.
20 Густаво фолит на своей половине поля на Бэрри. Далековато до ворот.
19 Насри и Клиши попытались сыграть в короткую стенку слева в атаке, но неудачно, мяч потерян.
18 Швайни продолжает пристреливаться. И снова бьет издали, но в этот раз с левой ноги. Но пока неточно.
16 Лам слева, комбинирует с Рибери, тот простреливает низом в штрафную, где боролся Гомес, но за мяч тот так и не зацепился, отбиваются "горожане".
15 Нет, Угловой получился довольно бесполезным: подача в штрафную и мяч выносится подальше защитником.
14 Боатенг защищается у своих ворот, в этот раз аккуратнее, но все равно от него гости заработали угловой.
13 И снова справа вдоль линии лицевой мяч простреливается, Рибери врывался в зону на ближнюю штангу, но не успел переправить мяч в ворота! Отличный момент!
12 Пока "Бавария" активнее наступает по правому флангу. Рафинья здесь. Но в этот раз подача у него не получилась, лишь аут.
10 Снова активен Рафинья! Справа на углу штрафной он получил мяч и пробил навесом в дальний угол! Но мяч прошел выше ворот!
9 Рибери слева. Борется с Ричардсом, но все это возле центральной линии, не смог француз пройти соперника.
8 Рафинья справа протащил мяч по краю, играет в центр, небольшая суета в атаке "Баварии", Швайнштайгер все же решился на удар из-за пределов штрафной, но мяч с рикошетом спокойно пришел в руки голкиперу.
6 Фол в центре поля на Сильве. Пока немцы как-то невыгодно себя показывают. Не собрались?
4 За первым моментом мы увидели первый удар. И снова гости! Это Джеко, со средней дистанции! Но Нойер на месте.
3 А вот и первый момент у ворот немцев: на лицевой линии Сильва мяч остановил слева от ворот, Боатенг проскакивает миимо него, но ногой цепляет соперника! Испанец на газоне, а судья не решился сразу же поставить пенальти! А ведь нарушение было очевидным!
1 А вот и свисток. Матч начался.
До стартового свистка остались считанные минуты.
Главный тренер "Манчестер Сити" Роберто Манчини так же отвесил пару комплиментов сопернику: "Играть против такого клуба, как "Бавария", – это просто фантастика. Мы точно не намерены проигрывать – мы, как всегда, нацелены на победу. Правда, нам необходимо работать над многими компонентами игры. "У нас уже неплохая команда, но если мы хотим побеждать соперников калибра "Баварии", желаем войти в историю футбола, то нам необходимо многому научиться – в Лиге чемпионов мы пока провели всего один матч". "Бавария" – великая команда. В ее составе немало блестящих игроков, а руководит ими опытнейший наставник. Один из таких футболистов – Марио Гомес, но меня впечатляет вся команда целиком. Встреча будет трудной, но я уверен, что свою работу мы проделаем хорошо. Я располагаю четырьмя отличными нападающими, а кого из них я выпущу против "Баварии", решу уже в день матча. Они все в прекрасной форме. Эдин Джеко вполне может продлить свою результативную серию. Я рад, что могу на него рассчитывать".
Новости из стана "горожан" более скудные: Балотелли пропустит гостевой матч с "Баварией" из-за дисквалификации. Найджел де Йонг не выходил на поле с 15 августа, когда получил травму голеностопа в поединке с "Суонси".
На предматчевой пресс-конференции Хайнкес оценил силу соперника: "Наша группа очень сильна. В ней собраны клубы из четырех ведущих европейских чемпионатов. "Манчестер Сити" делит лидерство в чемпионате Англии с "Манчестер Юнайтед", что, думаю, говорит само за себя. "Сити" – один из лучших клубов в Старом Свете. Встреча с ним станет серьезным испытанием. "В этом сезоне за манкунианцев играют индивидуально сильные футболисты, но они действуют как единый коллектив. Я под впечатлением". "Сити" руководит итальянский тренер, однако команда демонстрирует вполне атакующий футбол. Нас ждет матч очень высокого уровня с обилием тактической борьбы. Зрителям будет крайне интересно. Уже по подбору футболистов понятно, чего ждать от соперника – агрессивной игры в нападении. Мы тоже в хорошей форме, но, уверен, можем прибавлять еще. Хорошо подготовились к матчу. "Манчестер Сити" силен, но мы не хуже. Эта встреча станет испытанием для обеих команд".
Главный тренер "Баварии" Юпп Хайнкес заявил, что в матче с "Сити" на поле появится Жером Боатенг. Арьен Роббен (залечивший травму таза), Марио Гомес (приводящая мышца), Даниэль ван Бюйтен (ахиллово сухожилие) и Луис Густаво (голеностоп), которые залечили свои травмы и вышли на поле в матче Бундеслиги против "Байера". В лазарете остались лишь Ивица Олич (бедро) и Брено (колено). Под вопросом участие в матче Хольгера Бадштубера, подцепившего грипп.
Команды подошли к этой встрече в несколько разном расположении духа: немцы в первом туре одолели "Вильярреал", а англичане на своем поле сыграли вничью с неуступчивым "Наполи".
Приветствую всех поклонников футбола на матче 2-го тура Лиги чемпионов, в котором "Бавария" будет принимать "Манчестер Сити". Для вас на этом матче буду работать я, Денис Чигилейчик.
XIV
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне
остановился на этом решении, но и составил в своей голове письмо, которое он
напишет жене. Войдя в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма
и бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой в кабинет.
– Отложить и никого не принимать, – сказал он на вопрос швейцара, с
некоторым удовольствием, служившим признаком его хорошего расположения духа,
ударяя на слове "не принимать".
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у
огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим
камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные
принадлежности. Положив локти на стол, он склонил набок голову, подумал с
минуту и начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без
обращения к ней и по-французски, употребляя местоимение "вы", не имеющее
того характера холодности, который оно имеет на русском языке. "При
последнем разговоре нашем я выразил вам мое намерение сообщить свое решение
относительно предмета этого разговора. Внимательно обдумав все, я пишу
теперь с целью исполнить это обещание. Решение мое следующее: каковы бы ни
были ваши поступки, я не считаю себя вправе разрывать тех уз, которыми мы
связаны властью свыше. Семья не может быть разрушена по капризу, произволу
или даже по преступлению одного из супругов, и наша жизнь должна идти, как
она шла прежде. Это необходимо для меня, для вас, для нашего сына. Я вполне
уверен, что вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что служит поводом
настоящего письма, и что вы будете содействовать мне в том, чтобы вырвать с
корнем причину нашего раздора и забыть прошедшее.В противном случае вы сами
можете предположить то, что ожидает вас и вашего сына. Обо всем этом более
подробно надеюсь переговорить при личном свидании. Так как время дачного
сезона кончается, я просил бы вас переехать в Петербург как можно скорее, не
позже вторника. Все нужные распоряжения для вашего переезда будут сделаны.
Прошу вас заметить, что я приписываю особенное значение исполнению этой моей
просьбы.
А. Каренин
Р. S. При этом письме деньги, которые могут понадобиться для ваших
расходов".
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил
приложить деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и
снисходительности. Главное же – был золотой мост для возвращения. Сложив
письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в
конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в
нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями,
позвонил.
– Передашь курьеру, чтобы завтра доставил Анне Аркадьевне на дачу, –
сказал он и встал.
– Слушаю, ваше превосходительство; чай в кабинет прикажете?
Алексей Александрович велел подать чай в кабинет и, играя массивным
ножом, пошел к креслу, у которого была приготовлена лампа и начатая
французская книга о евгюбических надписях. Над креслом висел овальный, в
золотой раме, прекрасно сделанный знаменитым художником портрет Анны.
Алексей Александрович взглянул на него. Непроницаемые глаза насмешливо и
нагло смотрели на него, как в тот последний вечер их объяснения. Невыносимо
нагло и вызывающе подействовал на Алексея Александровича вид отлично
сделанного художником черного кружева на голове, черных волос и белой
прекрасной руки с безымянным пальцем, покрытым перстнями. Поглядев на
портрет с минуту, Алексей Александрович вздрогнул так, что губы затряслись и
произвели звук "брр", и отвернулся. Поспешно сев в кресло, он раскрыл книгу.
Он попробовал читать, но никак не мог восстановить в себе весьма живого
прежде интереса к евгюбическим надписям. Он смотрел в книгу и думал о
другом. Он думал не о жене, но об одном возникшем в последнее время
усложнении в его государственной деятельности, которое в это время
составляло главный интерес его службы. Он чувствовал, что он глубже, чем
когда-нибудь, вникал теперь в это усложнение и что в голове его нарождалась
– он без самообольщения мог сказать – капитальная мысль, долженствующая
распутать все это дело, возвысить его в служебной карьере, уронить его
врагов и потому принести величайшую пользу государству. Как только человек,
установив чай, вышел из комнаты, Алексей Александрович встал и пошел к
письменному столу. Подвинув на середину портфель с текущими делами, он с
чуть заметною улыбкой самодовольства вынул из стойки карандаш и погрузился в
чтение вытребованного им сложного дела, относившегося до предстоящего
усложнения. Усложнение было такое. Особенность Алексея Александровича, как
государственного человека, та, ему одному свойственная, характерная черта,
которую имеет каждый выдвигающийся чиновник, та, которая вместе с его
упорным честолюбием, сдержанностью, честностью и самоуверенностью сделала
его карьеру, состояла в пренебрежении к бумажной официальности, в сокращении
переписки, в прямом насколько возможно, отношении к живому делу и в
экономности. Случилось же, что в знаменитой комиссии 2 июня было выставлено
дело об орошении полей Зарайской губернии, находившееся в министерстве
Алексея Александровича и представлявшее резкий пример неплодотворности
расходов и бумажного отношения к делу. Алексей Александрович знал, что это
было справедливо. Дело орошения полей Зарайской губернии было начато
предшественником предшественника Алексея Александровича. И действительно, на
это дело было потрачено и тратилось очень много денег и совершенно
непроизводительно, и все дело это, очевидно, ни к чему не могло привести.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же понял это и хотел было
наложить руки на это дело; но в первое время, когда он чувствовал себя еще
нетвердо, он знал, что это затрогивало слишком много интересов и было
неблагоразумно; потом же он, занявшись другими делами, просто забыл про это
дело. Оно, как и все дела, шло само собою, по силе инерции. (Много людей
кормилось этим делом, в особенности одно очень нравственное и музыкальное
семейство: все дочери играли на струнных инструментах. Алексей Александрович
знал это семейство и был посаженным отцом у одной из старших дочерей.)
Поднятие этого дела враждебным министерством было, по мнению Алексея
Александровича, нечестно, потому что в каждом министерстве были и не такие
дела, которых никто, по известным служебным приличиям, не поднимал. Теперь
же, если уже ему бросали эту перчатку, то он смело поднимал ее и требовал
назначения особой комиссии для изучения и поверки трудов комиссии орошения
полей Зарайской губернии; но зато уже он не давал никакого спуску и тем
господам. Он требовал и назначения еще особой комиссии по делу об устройстве
инородцев. Дело об устройстве инородцев было случайно поднято в комитете 2
июня и с энергиею поддерживаемо Алексеем Александровичем как не терпящее
отлагательства по плачевному состоянию инородцев. В комитете дело это
послужило поводом к пререканию нескольких министерств. Министерство,
враждебное Алексею Александровичу, доказывало, что положение инородцев было
весьма цветущее и что предполагаемое переустройство может погубить их
процветание, а если что есть дурного, то это вытекает только из неисполнения
министерством Алексея Александровича предписанных законом мер. Теперь
Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена
была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать на месте состояние
инородцев; во-вторых, если окажется, что положение инородцев действительно
таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных,
то чтобы была назначена еще другая, новая ученая комиссия для исследования
причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения: а)
политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д)
материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от
враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были в последнее
десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных
условий, в которых ныне находятся инородцы, и, в-четвертых, наконец, чтобы
было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из
доставленных в комитет сведений за NN 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года
и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и
органического закона, т..., ст. 18, и примечание к статье 36. Краска
оживления покрыла лицо Алексея Александровича, когда он быстро писал себе
конспект этих мыслей. Исписав лист бумаги, он встал, позвонил и передал
записочку к правителю канцелярии о доставлении ему нужных справок. Встав и
пройдясь по комнате, он опять взглянул на портрет, нахмурился и презрительно
улыбнулся. Почитав еще книгу о евгюбических надписях и возобновив интерес к
ним, Алексей Александрович в одиннадцать часов пошел спать, и когда он, лежа
в постели, вспомнил о событии с женой, оно ему представилось уже совсем не в
таком мрачном виде.
XV
Хотя Анна упорно и с озлоблением противоречила Вронскому, когда он
говорил ей, что положение ее невозможно, и уговаривал ее открыть все мужу, в
глубине души она считала свое положение ложным, нечестным и всею душой
желала изменить его. Возвращаясь с мужем со скачек, в минуту волнения она
высказала ему все; несмотря на боль, испытанную ею при этом, она была рада
этому. После того как муж оставил ее, она говорила себе, что она рада, что
теперь все определится, и по крайней мере не будет лжи и обмана. Ей казалось
несомненным, что теперь положение ее навсегда определится. Оно может быть
дурно, это новое положение, но оно будет определенно, в нем не будет
неясности и лжи. Та боль, которую она причинила себе и мужу, высказав эти
слова, будет вознаграждена теперь тем, что все определится, думала она. В
этот же вечер она увидалась с Вронским, но не сказала ему о том, что
произошло между ею и мужем, хотя, для того чтобы положение определилось,
надо было сказать ему.
Когда она проснулась на другое утро, первое, что представилось ей, были
слова, которые она сказала мужу, и слова эти ей показались так ужасны, что
она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные
грубые слова, и не могла представить себе того, что из этого выйдет. Но
слова были сказаны, и Алексей Александрович уехал, ничего не сказав. "Я
видела Вронского и не сказала ему. Еще в ту самую минуту, как он уходил, я
хотела воротить его и сказать ему, но раздумала, потому что было странно,
почему я не сказала ему в первую минуту. Отчего я хотела и не сказала ему?"
И в ответ на этот вопрос горячая краска стыда разлилась по ее лицу. Она
поняла то, что ее удерживало от этого; она поняла, что ей было стыдно. Ее
положение, которое казалось уясненным вчера вечером, вдруг представилось ей
теперь не только не уясненным, но безвыходным. Ей стало страшно за позор, о
котором она прежде и не думала. Когда она только думала о том, что сделает
ее муж, ей приходили самые страшные мысли. Ей приходило в голову, что сейчас
приедет управляющий выгонять ее из дома, что позор ее будет объявлен всему
миру. Она спрашивала себя, куда она поедет, – когда ее выгонят из дома, и не
находила ответа.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что
он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и
чувствовала враждебность к нему за это. Ей казалось, что те слова, которые
она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении,
что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться
взглянуть в глаза тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку
и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее двери, вошла сама к ней в
комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно покраснела.
Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что позвонили. Она
принесла платье и записку. Записка была от Бетси. Бетси напоминала ей, что
нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Шгольц с своими
поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. "Приезжайте
хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жду", – кончала она.
Анна прочла записку и тяжело вздохнула.
– Ничего, ничего не нужно, – сказала она Аннушке, перестанавливавшей
флаконы и щетки на уборном столике. – Поди, я сейчас оденусь и выйду.
Ничего, ничего не нужно.
Аннушка вышла, но Анна не стала одеваться, а сидела в том же положения,
опустив голову и руки, и изредка содрогалась всем телом, желая как бы
сделать какой-то жест, сказать что-то и опять замирая. Она беспрестанно
повторяла: "Боже мой! Боже мой!" Но ни "боже", ни "мой" не имели для нее
никакого смысла. Мысль искать своему положению помощи в религии была для
нее, несмотря на то, что она никогда не сомневалась в религии, в которой
была воспитана, так же чужда, как искать помощи у самого Алексея
Александровича. Она знала вперед, что помощь религии возможна только под
условием отречения от того, что составляло для нее весь смысл жизни. Ей не
только было тяжело, но она начинала испьтывать страх пред новым, никогда на
испытанным ею душевным состоянием. Она чувствовала, что в душе ее все
начинает двоиться, как двоятся иногда предметы в усталых глазах. Она не
знала иногда, чего она боится, чего желает. Боится ли она и желает ли она
того, что было, или того, что будет, и чего именно она желает, она не знала.
"Ах, что я делаю!" – сказала она себе, почувствовав вдруг боль в обеих
сторонах головы. Когда она опомнилась, она увидала, что держит обеими руками
свои волосы около висков и сжимает их. Она вскочила и стала ходить.
– Кофей готов, и мамзель с Сережей ждут, – сказала Аннушка, вернувшись
опять и опять застав Анну в том же положении.
– Сережа? Что Сережа? – оживляясь вдруг, спросила Анна, вспомнив в
первый раз за все утро о существовании своего сына.
– Он провинился, кажется, – отвечала, улыбаясь, Аннушка.
– Как провинился?
– Персики у вас лежали в угольной; так, кажется, они потихонечку один
скушали.
Напоминание о сыне вдруг вывело Анну из того безвыходного положения, в
котором она находилась. Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много
преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в
последние годы, и с радостью почувствовала, что в том состоянии, в котором
она находилась, у ней есть держава, независимая от положения, в которое она
станет к мужу и к Вронскому. Эта держава – был сын. В какое бы положение она
ни стала, она не может покинуть сына. Пускай муж опозорит и выгонит ее,
пускай Вронский охладеет к ней и продолжает вести свою независимую жизнь
(она опять с желчью и упреком подумала о нем), она не может оставить сына. У
ней есть цель жизни. И ей надо действовать, действовать, чтоб обеспечить это
положение с сыном, чтобы его не отняли у ней. Даже скорее, как можно скорее
надо действовать, пока его не отняли у ней. Надо взять сына и уехать. Вот
одно, что ей надо теперь делать. Ей нужно было успокоиться и выйти из этого
мучительного положения. Мысль о прямом деле, связывавшемся с сыном, о том,
чтобы сейчас же уехать с ним куда-нибудь, дала ей это успокоение.
Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную,
где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в
белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с
выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был
похож на отца, что-то делал с цветами, которые он принес.
Гувернантка имела особенно строгий вид. Сережа пронзительно, как это
часто бывало с ним, вскрикнул: "А,мама!" – и остановился в нерешительности:
идти ли к матери здороваться и бросить цветы, или доделать венок и с цветами
идти.
Гувернантка, поздоровавшись, длинно и определительно стала рассказывать
проступок, сделанный Сережей, но Анна не слушала ее; она думала о том,
возьмет ли она ее с собою. "Нет, не возьму, – решила она. – Я уеду одна, с
сыном".
– Да, это очень дурно, – сказала Анна и, взяв сына за плечо, не
строгим, а робким взглядом, смутившим и обрадовавшим мальчика, посмотрела на
него и поцеловала. – Оставьте его со мной, – сказала она удивленной
гувернантке и, не выпуская руки сына, села за приготовленный с кофеем стол.
– Мама! Я... я... не... – сказал он, стараясь понять по ее выражению,
что ожидает его за персик.
– Сережа, – сказала она, как только гувернантка вышла из комнаты, – это
дурно, но ты не будешь больше делать этого? Ты любишь меня?
Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. "Разве я могу не
любить его? – говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе
обрадованный взгляд. – И неужели он будет заодно с отцом, чтобы казнить
меня? Неужели не пожалеет меня?" Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть
их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу.
После грозовых дождей последних дней наступила холодная, ясная погода.
При ярком солнце, сквозившем сквозь отмытые листья, в воздухе было холодно.
Она вздрогнула и от холода и от внутреннего ужаса, с новою силою
охвативших ее на чистом воздухе.
– Поди, поди к Mariette, – сказала она Сереже, вышедшему было за ней, и
стала ходить по соломенному ковру террасы. "Неужели они не простят меня, не
поймут, как это все не могло быть иначе?" – сказала она себе.
Остановившись и взглянув на колебавшиеся от ветра вершины осины с
отмытыми, ярко блистающими на холодном солнце листьями, она поняла, что они
не простят, что всь и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как
эта зелень. И опять она почувствовала, что душе у ней начинало двоиться. "Не
надо, не надо думать, – сказала она себе. – Надо собираться. Куда? Когда?
Кого взять с собой? Да, в Москву, на вечернем поезде. Аннушка и Сережа, и
только самые необходимые вещи. Но прежде надо написать им обоим". Она быстро
пошла в дом, в свой кабинет, села к столу и написала мужу:
"После того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем доме. Я
уезжаю и беру с собою сына. Я не знаю законов и потому не знаю, с кем из
родителей должен быть сын; но я беру его с собой, потому что без него я не
могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его".
До сих пор она писала быстро и естественно, но призыв к его
великодушию, которого она не признавала в нем, и необходимость заключить
письмо чем-нибудь трогательным остановили ее.
"Говорить о своей вине и своем раскаянии я не могу, потому что..."
Опять она остановилась, не находя связи в своих мыслях. "Нет, – сказала
она себе, – ничего не надо", и разорвав письмо, переписала его, исключив
упоминание о великодушии, и запечатала.
Другое письмо надо было писать к Вронскому. "Я объявила мужу", – писала
она и долго сидела, не силах будучи писать далее. Это было так грубо, так
неженственно. "И потом, что же могу я писать ему?" – сказала она себе. Опять
краска стыда покрыла ее лицо, вспомнилось его спокойствие, и чувство досады
к нему заставило ее разорвать на мелкие клочки листок с написанною фразой.
"Ничего не нужно", – сказала она себе и, сложив бювар, пошла наверх,
объявила гувернантке и людям, что она едет нынче в Москву, и тотчас
принялась за укладку вещей.
XVI
По всем комнатам дачного дома ходили дворники, садовники и лакеи,
вынося вещи. Шкафы и комоды были раскрыты; два раза бегали в лавочку за
бечевками; по полу валялась газетная бумага. Два сундука, мешки и увязанные
пледы были снесены в переднюю. Карета и два извозчика стояли у крыльца.
Анна, забывшая за работой укладки внутреннюю тревогу, укладывала, стоя пред
столом в своем кабинете, свой дорожный мешок, когда Аннушка обратила ее
внимание на стук подъезжающего экипажа. Анна взглянула в окно и увидала у
крыльца курьера Алексея Александровича, который звонил у входной двери.
– Поди узнай, что такое, – сказала она и с спокойною готовностью на
все, сложив руки на коленах, села на кресло. Лакей принес толстый пакет,
надписанный рукою Алексея Александровича.
– Курьеру приказано привезти ответ, – сказал он.
– Хорошо, – сказала она и, как только человек вышел, трясущимися
пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых
ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. "Я
сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей
просьбы", – прочла она.Она пробежала дальше, назад, прочла все и еще раз
прочла письмо все сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей
холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не
ожидала.
Она раскаивалась утром в том, что' она сказала мужу, и желала только
одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало
слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо
представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
"Прав! прав! – проговорила она. – Разумеется, он всегда прав, он
христианин, он великодушен! Да, низкий, гадкий человек! И этого никто, кроме
меня, не понимает и не поймет; и я не могу растолковать. Они говорят:
религиозный, нравственный, честный, умный человек; но они не видят, что я
видела. Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил все, что было
во мне живого, что он ни разу и не подумал о том, что я живая женщина,
которой нужна любовь. Не знают, как на каждом шагу он оскорблял меня и
оставался доволен собой. Я ли не старалась, всеми силами старалась, найти
оправдание своей жизни? Я ли не пыталась любить его, любить сына, когда уже
нельзя было любить мужа? Но пришло время, я поняла, что я не могу больше
себя обманывать, что я живая, что я не виновата, что бог меня сделал такою,
что мне нужно любить и жить. И теперь что же? Убил бы он меня, убил бы его,
я все бы перенесла, я все бы простила, но нет, он..."
"Как я не угадала того, что он сделает? Он сделает то, что свойственно
его низкому характеру. Он останется прав, а меня, погибшую, еще хуже, еще
ниже погубит..." "Вы сами можете предположить то, что ожидает вас и вашего
сына", – вспомнила она слова из письма. "Это угроза, что он отнимет сына, и,
вероятно, по их глупому закону это можно. Но разве я не знаю, зачем он
говорит это? Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда
и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу
сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с
тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю, как
самая позорная, гадкая женщина, – это он знает и знает, что я не в силах
буду сделать этого".
"Наша жизнь должна идти как прежде", – вспомнила она другую фразу
письма. "Эта жизнь была мучительна еще прежде, она была ужасна в последнее
время.Что же это будет теперь? И он знает все это, знает, что я не могу
раскаиваться в том, что я дышу, что я люблю; знает, что, кроме лжи и обмана,
из этого ничего не будет; но ему нужно продолжать мучать меня. Я знаю его, я
знаю, что он, как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи. Но нет, я не
доставлю ему этого наслаждения, я разорву эту его паутину лжи, в которой он
меня хочет опутать; пусть будет что будет. Все лучше лжи и обмана!"
"Но как? Боже мой!Боже мой! Была ли когда-нибудь женщина так несчастна,
как я?.."
– Нет, разорву, разорву!– вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы.
И она подошла к письменному столу, чтобы написать ему другое письмо. Но она
в глубине души своей уже чувствовала, что она не в силах будет ничего
разорвать, не в силах будет выйти из этого прежнего положения, как оно ни
ложно и ни бесчестно.
Она села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив руки
на стол, положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей
грудью, как плачут дети. Она плакала о том, что мечта ее об уяснении,
определении своего положения разрушена навсегда. Она знала вперед, что все
останется по-старому, и даже гораздо хуже, чем по-старому. Она чувствовала,
что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось
ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в силах
променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и
соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет
сильнее самой себя. Она никогда не испытает свободы любви, а навсегда
останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею
мужа для позорной связи с человеком чужим, независимым, с которым она не
может жить одною жизнью. Она знала, что это так и будет, и вместе с тем это
было так ужасно, что она не могла представить себе даже, чем это кончится. И
она плакала, не удерживаясь, как плачут наказанные дети.
Послышавшиеся шаги лакея заставили ее очнуться, и, скрыв от него свое
лицо, она притворилась, что пишет.
– Курьер просит ответа, – доложил лакей.
– Ответа? Да, – сказала Анна, – пускай подождет. Я позвоню.
"Что я могу писать? – думала она. – Что я могу решить одна? Что я знаю?
Чего я хочу? Что я люблю?" Опять она почувствовала, что в душе ее начинает
двоиться. Она испугалась опять этого чувства и ухватилась за первый
представившийся ей предлог деятельности, который мог бы отвлечь ее от мыслей
о себе. "Я должна видеть Алексея (так она мысленно называла Вронского), он
один может сказать мне, что я должна делать. Поеду к Бетси; может быть, там
я увижу его", – сказала она себе, совершенно забыв о том, что вчера еще,
когда она сказала ему, что не поедет к княгине Тверской, он сказал, что
поэтому и он тоже не поедет. Она подошла к столу, надписала мужу: "Я
получила ваше письмо. А." – и, позвонив, отдала лакею.
– Мы не едем, – сказала она вошедшей Аннушке.
– Совсем не едем?
– Нет, не раскладывайте до завтра, и карету оставить. Я поеду к
княгине.
– Какое же платье приготовить?
XVII
Общество партии крокета, на которое княгиня Тверская приглашала Анну,
должно было состоять из двух дам с их поклонниками. Две дамы эти были
главные представительницы избранного нового петербургского кружка,
называвшиеся, в подражание подражанию чему-то, les sept merveilles du monde.
Дамы эти принадлежали к кружку, правда, высшему, но совершенно враждебному
тому, который Анна посещала. Кроме того, старый Стремов, один из влиятельных
людей Петербурга, поклонник Лизы Меркаловой, был по службе враг Алексея
Александровича. По всем этим соображениям Анна не хотела ехать, и к этому ее
отказу относились намеки записки княгини Тверской. Теперь же Анна, в надежде
увидать Вронского, пожелала ехать.
Анна приехала к княгине Тверской раньше других гостей.
В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными
бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери
и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что
Вронский вчера сказал, что не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
Она слышала, снимая верхнее платье в передней, как лакей,выговаривавший
даже р, как камер-юнкер,сказал "от графа княгине" и передал записку.
Ей хотелось спросить, где его барин. Ей хотелось вернуться назад и
послать ему письмо, чтобы он приехал к ней, или самой ехать к нему. Но ни
того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались
объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в
полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
– Княгиня в саду, сейчас доложат. Не угодно ли пожаловать в сад? –
доложил другой лакей в другой комнате.
Положение нерешительности, неясности было все то же, как и дома; еще
хуже, потому что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать
Вронского, а надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном ее
настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала, шел к ней;
она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка
праздности, и ей было легче, чем дома; она не должна была придумывать, что
ей делать. Все делалось само собой. Встретив шедшую к ней Бетси в белом,
поразившем ее своею элегантностью, туалете, Анна улыбнулась ей, как всегда.
Княгиня Тверская шла с Тушкевичем и родственницей барышней, к великому
счастию провинциальных родителей проводившей лето у знаменитой княгини.
Вероятно, в Анне было что-нибудь особенное, потому что Бетси тотчас
заметила это.
– Я дурно спала, – отмечала Анна, вглядываясь в лакея, который шел им
навстречу и, по ее соображениям, нес записку Вронского.
– Как я рада, что вы приехали, – сказала Бетси. – Я устала и только что
хотела выпить чашку чая, пока они приедут. А вы бы пошли, – обратилась она к
Тушкевичу, – с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли.Мы с
вами успеем по душе поговорить за чаем, we'll have a cosy chat, не правда
ли? – обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
– Тем более что я не могу пробыть у вас долго, мне необходимо к старой
Вреде. Я уже сто лет обещала, – сказала Анна, для которой ложь, чуждая ее
природе, сделалась не только проста и естественна в обществе, но даже
доставляла удовольствие.
Для чего она сказала это, чего она за секунду не думала, она никак бы
не могла объяснить. Она сказала это по тому только соображению, что так как
Вронского не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться
как-нибудь увидать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину
Вреде, к которой ей нужно было, как и ко многим другим, она не умела бы
объяснить, а вместе с тем, как потом оказалось, она, придумывая самые хитрые
средства для свидания с Вронским, не могла придумать ничего лучшего.
– Нет, я вас не пущу ни за что, – отвечала Бетси, внимательно
вглядываясь в лицо Анны. – Право, я бы обиделась, если бы не любила вас.
Точно вы боитесь,что мое общество может компрометировать вас. Пожалуйста,
нам чаю в маленькую гостиную, – сказала она, как всегда прищуривая глаза при
обращении к лакею. Взяв от него записку, она прочла ее. – Алексей сделал нам
ложный прыжок, – сказала она по-французски, – он пишет что не может быть, –
прибавила она таким естественным, простым тоном, как будто ей никогда и не
могло приходить в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое
значение, как игрока в крокет.
Анна знала, что Бетси все знает, но, слушая, как она при ней говорила о
Вронском, она всегда убеждалась на минуту, что она ничего не знает.
– А! – равнодушно сказала Анна, как бы мало интересуясь этим, и
продолжала улыбаясь: – Как может ваше общество компрометировать кого-нибудь?
– Эта игра словами, это скрывание тайны, как и для всех женщин, имело
большую прелесть для Анны. И не необходимость скрывать, не цель, для которой
скрывалось, но самый процесс скрывания увлекал ее. – Я не могу быть
католичнее папы, – сказала она. – Стремов и Лиза Меркалова – это сливки
сливок общества. Потом они приняты везде, и я – она особенно ударила на я, –
никогда не была строга и нетерпима. Мне просто некогда.
– Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с
Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в
свете это самый любезный человек, какого только я знаю, страстный игрок в
крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого
влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного
положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый
тон.
Бетси говорила все это, а между тем по веселому умному взгляду ее Анна
чувствовала, что она понимает отчасти ее положение и что-то затевает. Они
были в маленьком кабинете.
– Однако надо написать Алексею, – и Бетси села за стол, написала
несколько строк, вложила в конверт. – Я пишу, чтоб он приехал обедать. У
меня одна дама к обеду остается без мужчины. Посмотрите, убедительно ли?
Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите,
– сказала она от двери, – а мне надо сделать распоряжения.
Ни минуты не думая, Анна села с письмом Бетси к столу и, не читая,
приписала внизу: "Мне необходимо вас видеть. Приезжайте к саду Вреде. Я буду
там в 6 часов". Она запечатала, и Бетси, вернувшись, при ней отдала письмо.
Действительно, за чаем, который им принесли на столике-подносе в
прохладную маленькую гостиную, между двумя женщинами завязался a cosy chat,
какой и обещала княгиня Тверская до приезда гостей. Они пересуживали тех,
кого ожидали, и разговор остановился на Лизе Меркаловой.
– Она очень мила и всегда мне была симпатична, – сказала Анна.
– Вы должны ее любить. Она бредит вами. Вчера она подошла ко мне после
скачек и была в отчаянии, что не застала вас. Она говорит, что вы настоящая
героиня романа и что, если б она была мужчиною, она бы наделала за вас
тысячу глупостей. Стремов ей говорит, что она и так их делает.
– Но скажите, пожалуйста, я никогда не могла понять, – сказала Анна, –
помолчав несколько времени и таким тоном, который ясно показывал, что она
делала не праздный вопрос, но что то, что она спрашивала, было для нее
важнее, чем бы следовало. – Скажите, пожалуйста, что такое ее отношение к
князю Калужскому, так называемому Мишке? Я мало встречала их. Что это такое?
Бетси улыбнулась глазами и внимательно поглядела на Анну.
– Новая манера, – сказала она. – Они все избрали эту манеру. Они
забросили чепцы за мельницы. Но есть манера и манера, как их забросить.
– Да, но какие же ее отношения к Калужскому?
Бетси неожиданно весело и неудержимо засмеялась, что редко случалось с
ней.
– Это вы захватываете область княгини Мягкой. Это вопрос ужасного
ребенка, – и Бетти, видимо, хотела, но не могла удержаться и разразилась тем
заразительным смехом, каким смеются редко смеющиеся люди. – Надо у них
спросить, – проговорила она сквозь слезы смеха.
– Нет, вы смеетесь, – сказала Анна, тоже невольно заразившаяся смехом,
– но я никогда не могла понять. Я не понимаю тут роли мужа.
– Муж? Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда готов к услугам.
А что там дальше в самом деле, никто не хочет знать. Знаете, в хорошем
обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и
это.
– Вы будете на празднике Роландаки? – спросила Анна, чтоб переменить
разговор.
– Не думаю, – отвечала Бетси и, не глядя на свою приятельницу,
осторожно стала наливать маленькие прозрачные чашки душистым чаем. Подвинув
чашку к Анне, она достала пахитоску и, вложив в серебряную ручку, закурила
ее.
– Вот видите ли, я в счастливом положении, – уже без смеха начала она,
взяв в руку чашку. – Я понимаю вас и понимаю Лизу. Лиза – это одна из тех
наивных натур, которые, как дети, не понимают, что хорошо и что дурно. По
крайней мере она не понимала, когда была очень молода. И теперь она знает,
что это непонимание идет к ней. Теперь она, может быть, нарочно не понимает,
– говорила Бетси с тонкою улыбкой. – Но все-таки это ей идет. Видите ли, на
одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, и
смотреть просто и даже весело. Может быть, вы склонны смотреть на вещи
слишком трагически.
– Как бы я желала знать других так, как я себя знаю, – сказала Анна
серьезно и задумчиво. – Хуже я других, или лучше? Я думаю, хуже. – Ужасный
ребенок, ужасный ребенок, – повторила Бетси. – Но вот и они.
XVIII
Послышались шаги и мужской голос, потом женский голос и смех, и вслед
за тем вошли ожидаемые гости: Сафо Штольц и сияющий преизбытком здоровья
молодой человек, так называемый Васька. Видно было, что ему впрок пошло
питание кровяною говядиной, трюфлями и бургонским. Васька поклонился дамам и
взглянул на них, но только на одну секунду. Он вошел за Сафо в гостиную и по
гостиной прошел за ней, как будто был к ней привязан, и не спускал с нее
блестящих глаз, как будто хотел съесть ее. Сафо Штольц была блондинка с
черными глазами. Она вошла маленькими, бойкими, на крутых каблучках туфель,
шажками и крепко, по-мужски пожала дамам руки.
Анна ни разу не встречала еще этой новой знаменитости и была поражена и
ее красотою, и крайностью, до которой был доведен ее туалет, и смелостью ее
манер. На голове ее из своих и чужих нежно-золотистого света волос был
сделан такой эшафодаж прически, что голова ее равнялась по величине
стройно-выпуклому и очень открытому спереди бюсту. Стремительность же вперед
была такова, что при каждом движении обозначались из-под платья формы колен
и верхней части ноги, и невольно представлялся вопрос о том, где сзади, в
этой подстроенной колеблющейся горе, действительно кончается ее настоящее,
маленькое и стройное, столь обнаженное сверху и столь спрятанное сзади и
внизу тело.
Бетси поспешила познакомить ее с Анной.
– Можете себе представить, мы чуть было не раздавили двух солдат, –
тотчас же начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая
свой хвост, который она сразу слишком перекинула в одну сторону. – Я ехала с
Васькой... Ах да, вы незнакомы. – И она, назвав его фамилию, представила
молодого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то есть
тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
Васька еще раз поклонился Анне, но ничего не сказал ей. Он обратился к
Сафо:
– Пари проиграно. Мы прежде приехали. Расплачивайтесь, – говорил он
улыбаясь.
Сафо еще веселее засмеялась.
– Не теперь же, – сказала она.
– Все равно, я получу после.
– Хорошо, хорошо. Ах да! – вдруг обратилась она к хозяйке, – хороша
я... Я и забыла.... Я вам привезла гостя.. Вот и он..
Неожиданный молодой гость, которого привезла Сафо и которого она
забыла, был, однако, такой важный гость, что, несмотря на его молодость, обе
дамы встали, встречая его.
Это был новый поклонник Сафо. Он теперь, как и Васька, по пятам ходил
за ней.
Вскоре приехал князь Калужский и Лиза Меркалова со Стремовым. Лиза
Меркалова была худая брюнетка с восточным ленивым типом лица и прелестными,
неизъяснимыми, как все говорили, глазами. Характер ее темного туалета (Анна
тотчас же заметила и оценила это) был совершенно соответствующий ее красоте.
Насколько Сафо была крута и подбориста, настолько Лиза была мягка и
распущенна.
Но Лиза, на вкус Анны, была гораздо привлекательнее. Бетси говорила про
нее Анне, что она взяла на себя тон неведаюшего ребенка, но когда Анна
увидала ее, она почувствовала, что это была неправда. Она точно была
неведающая, испорченная, но милая и безответная женщина. Правда, что тон ее
был такой же, как и тон Сафо, так же, как и за Сафо, за ней ходили, как
пришитые, пожирали ее глазами два поклонника, один молодой другой старик; но
в ней было что-то такое, что было выше того, что ее окружало, – в ней был
блеск настоящей воды бриллианта среди стекол. Этот блеск светился из ее
прелестных, действительно неизъяснимых глаз. Усталый и вместе страстный
взгляд этих окруженных тесным кругом глаз поражал своею совершенною
искренностью. Взглянув в эти глаза, каждому казалось, что узнал ее всю и,
узнав, не мог не полюбить. При виде Анны все ее лицо вдруг осветилось
радостною улыбкой.
– Ах, как я рада вас видеть!– сказала она, подходя к ней. – Я вчера на
скачках только что хотела дойти до вас, а вы уехали. Мне так хотелось видеть
вас именно вчера. Не правда ли, это было ужасно? – сказала она, глядя на
Анну своим взглядом, открывавшим, казалось, всю душу.
– Да, я никак не ожидала, что это так волнует, – сказала Анна, краснея.
Общество поднялось в это время, чтоб идти в сад.
– Я не пойду, – сказала Лиза, улыбаясь и подсаживаясь к Анне. – Вы тоже
не пойдете? что за охота играть в крокет!
– Нет, я люблю, – сказала Анна.
– Вот, вот как вы делаете, что вам не скучно? На вас взглянешь –
весело. Вы живете, а я скучаю.
– Как скучаете? Да вы самое веселое общество Петербурга, – сказала
Анна.
– Может быть, тем, которые не нашего общества, еще скучнее; но нам, мне
наверно, не весело, а ужасно, ужасно скучно.
Сафо, закурив папиросу, ушла в сад с двумя молодыми людьми. Бетси и
Стремов остались за чаем.
– Как, скучно? – сказала Бетси. – Сафо говорит, что они вчера очень
веселились у вас.
– Ах, такая тоска была! – сказала Лиза Меркалова. – Мы поехали все ко
мне после скачек. И все те же, и все те же! Все одно и то же. Весь вечер
провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам
не было скучно? – опять обратилась она к Анне. – Стоит взглянуть на вас, и
видишь – вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не
скучает. Научите, как вы это делаете?
– Никак не делаю, – отвечала Анна, краснея от этих привязчивых
вопросов.
– Вот это лучшая манера, – вмешался в разговор Стремов.
Стремов был человек лет пятидесяти, полуседой, еще свежий, очень
некрасивый, но с характерным и умным лицом. Лиза Меркалова была племянница
его жены, и он проводил все свои свободные часы с нею. Встретив Анну
Каренину, он, по службе враг Алексея Александровича, как светский и умный
человек, постарался быть с нею, женой своего врага, особенно любезным.
– "Никак", – подхватил он, тонко улыбаясь, – это лучшее средство. Я
давно вам говорю, – обратился он к Лизе Меркаловой, – что для того, чтобы не
было скучно, надо не думать, что будет скучно. Это все равно, как не надо
бояться, что не заснешь, если боишься бессонницы. Это самое и сказала вам
Анна Аркадьевна.
– Я бы очень рада была, если бы сказала это, потому что это не только
умно, это правда, – улыбаясь, сказала Анна.
– Нет, вы скажите, отчего нельзя заснуть и нельзя не скучать?
– Чтобы заснуть, надо поработать, и чтобы веселиться, надо тоже
поработать.
– Зачем же я буду работать, когда моя работа никому не нужна? А нарочно
притворяться я не умею и не хочу.
– Вы неисправимы, – сказал Стремов, не глядя на нее, и опять обратился
к Анне.
Редко встречая Анну, он не мог ничего ей сказать, кроме пошлостей, но
он говорил эти пошлости, о том, когда она переезжает в Петербург, о том, как
ее любит графиня Лидия Ивановна, – с таким выражением, которое показывало,
что он от всей души желает быть ей приятным и показать свое уважение и даже
более.
Вошел Тушкевич, объявив, что все общество ждет игроков в крокет.
– Нет, не уезжайте, пожалуйста, – просила Лиза Меркалова, узнав, что
Анна уезжает. Стремов присоединился к ней.
– Слишком большой контраст, – сказал он, – ехать после этого общества к
старухе Вреде. И потом для нее вы будете случаем позлословить, а здесь вы
только возбудите другие, самые хорошие и противоположные злословию чувства,
– сказал он ей.
Анна на минуту задумалась в нерешительности. Лестные речи этого умного
человека, наивная, детская симпатия, которую выражала к ней Лиза Меркалова,
и вся эта привычная-светская обстановка – все это было так легко, а ожидало
ее такое трудное, что она с минуту была в нерешимости, не остаться ли, не
отдалить ли еще тяжелую минуту объяснения. Но, вспомнив, что ожидает ее одну
дома, если она не примет никакого решения, вспомнив этот страшный для нее и
в воспоминании жест, когда она взялась обеими руками за волосы, она
простилась и уехала.
XIX
Вронский, несмотря на свою легкомысленную с виду светскую жизнь, был
человек, ненавидевший беспорядок. Еще смолоду, бывши в корпусе, он испытал
унижение отказа, когда он, запутавшись, попросил взаймы денег и с тех пор он
ни разу не ставил себя в такое положение.
Для того чтобы всегда вести свои дела в порядке, он, смотря по
обстоятельствам, чаще или реже, раз пять в год, уединялся и приводил в
ясность все свои дела. Он называл это посчитаться, или faire la lessive.
Проснувшись поздно на другой день после скачек, Вронский, не бреясь и
не купаясь, оделся в китель и, разложив на столе деньги, счеты, письма,
принялся за работу. Петрицкий, зная, что в таком положении он бывал сердит,
проснувшись и увидав товарища за письменным столом, тихо оделся и вышел, не
мешая ему.
Всякий человек, зная до малейших подробностей всю сложность условий,
его окружающих, невольно предполагает, что сложность этих условий и
трудность их уяснения есть только его личная, случайная особенность, и никак
не думает, что другие окружены такою же сложностью своих личных условий, как
и он сам. Так и казалось Вронскому. И он не без внутренней гордости и не без
основания думал, что всякий другой давно бы запутался и принужден был бы
поступать нехорошо, если бы находился в таких же трудных условиях. Но
Вронский чувствовал, что именно теперь ему необходимо учесться и уяснить
свое положение, для того чтобы не запутаться.
Первое, за что, как за самое легкое, взялся Вронский, были денежные
дела. Выписав своим мелким почерком на почтовом листке все, что он должен,
он подвел итог и нашел, что он должен семнадцать тысяч с сотнями, которые он
откинул для ясности. Сосчитав деньги и банковую книжку, он нашел, что у него
остается тысяча восемьсот рублей, а получения до Нового года не предвидится.
Перечтя список долгам, Вронский переписал его, подразделив на три разряда. К
первому разряду относились долги, которые надо было сейчас же заплатить или,
во-всяком случае, для уплаты которых надо было иметь готовые деньги, чтобы
при требовании не могло быть минуты замедления. Таких долгов было около
четырех тысяч: тысяча пятьсот за лошадь и две тысячи пятьсот поручительство
за молодого товарища Веневского, который при Вронском проиграл эти деньги
шулеру. Вронский тогда же хотел отдать деньги (они были у него), но
Веневский и Яшвин настаивали на том, что заплатят они,а не Вронский, который
и не играл. Все это было прекрасно, но Вронский знал, что в этом грязном
деле, в котором он хотя и принял участие только тем, что взял на словах
ручательство за Веневского, ему необходимо иметь эти две тысячи пятьсот,
чтобы их бросить мошеннику и не иметь с ним более никаких разговоров. Итак,
по этому первому важнейшему отделу надо было иметь четыре тысячи. Во втором
отделе, восемь тысяч, были менее важные долги. Это были долги
преимущественно по скаковой конюшне, поставщику овса и сена, англичанину,
шорнику и т. д. По этим долгам надо было тоже раздать тысячи две, для того
чтобы быть совершенно спокойным. Последний отдел долгов – в магазины, в
гостиницы и портному – были такие,о которых нечего думать. Так что нужно
было по крайней мере шесть тысяч на текущие расходы, а было только тысяча
восемьсот. Для человека со ста тысячами дохода, как определяли все состояние
Вронского, такие долги, казалось бы, не могли быть затруднительны; но дело в
том, что у него далеко не было этих ста тысяч. Огромное отцовское состояние,
приносившее одно до двухсот тысяч годового дохода, было нераздельно между
братьями. В то время как старший брат женился, имея кучу долгов, на княжне
Варе Чирковой, дочери декабриста, безо всякого состояния, Алексей уступил
старшему брату весь доход с имений отца, выговорив себе только двадцать пять
тысяч в год. Алексей сказал тогда брату, что этих денег ему будет
достаточно, пока он не женится, чего, вероятно, никогда не будет. И брат,
командуя одним из самых дорогих полков и только что женившись, не мог не
принять этого подарка. Мать, имевшая свое отдельное состояние, кроме
выговоренных двадцати пяти тысяч, давала ежегодно Алексею еще тысяч
двадцать, и Алексей проживал их все. В последнее время мать, поссорившись с
ним за его связь и отъезд из Москвы, перестала присылать ему деньги. И
вследствие этого Вронский, уже сделав привычку жизни на сорок пять тысяч и
получив в этом году только двадцать пять тысяч, находился теперь в
затруднении. Чтобы выйти из этого затруднения, он не мог просить денег у
матери. Последнее ее письмо, полученное им накануне, тем в особенности
раздражило его, что в нем были намеки на то, что она готова была помогать
ему для успеха в свете и на службе, а не для жизни, которая скандализировала
все хорошее общество. Желание матери купить его оскорбило его до глубины
души и еще более охладило к ней. Но он не мог отречься от сказанного
великодушного слова, хотя и чувствовал теперь, смутно предвидя некоторые
случайности своей связи с Карениной, что великодушное слово это было сказано
легкомысленно и что ему, неженатому, могут понадобиться все сто тысяч
дохода. Но отречься нельзя было. Ему стоило только вспомнить братнину жену,
вспомнить, как эта милая, славная Варя при всяком удобном случае напоминала
ему, что она помнит его великодушие и ценит его, чтобы понять невозможность
отнять назад данное. Это было так же невозможно, как прибить женщину,
украсть или солгать. Было возможно и должно одно, на что Вронский и решился
без минуты колебания: занять деньги у ростовщика, десять тысяч, в чем не
может быть затруднения, урезать вообще свои расходы и продать скаковых
лошадей. Решив это, он тотчас же написал записку Роландаки, посылавшему к
нему не раз с предложением купить у него лошадей. Потом послал за
англичанином и за ростовщиком и разложил по счетам те деньги, которые у него
были. Окончив эти дела, он написал холодный и резкий ответ на письмо матери.
Потом, достав из бумажника три записки Анны, он перечел их, сжег и, вспомнив
свой вчерашний разговор с нею, задумался.
XX
Жизнь Вронского тем была особенно счастлива, что у него был свод
правил, несомненно определяющих все, что должно и не должно делать. Свод
этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были
несомненны, и Вронский, никогда не выходя из этого круга, никогда ни на
минуту не колебался в исполнении того, что должно. Правила эти несомненно
определяли, – что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, – что лгать
не надо мужчинам, но женщинам можно, – что обманывать нельзя никого, но мужа
можно, – что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т. д. Все эти
правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя
их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову. Только
в самое последнее время, по поводу своих отношений к Анне, Вронский начинал
чувствовать, что свод его правил не вполне определял все условия, и в
будущем представлялись трудности и сомнения, в которых Вронский уже не
находил руководящей нити.
Теперешнее отношение его к Анне и к ее мужу было для него просто и
ясно. Оно было ясно и точно определено в своде правил, которыми он
руководствовался.
Она была порядочная женщина, подарившая ему свою любовь, и он любил ее,
и потому она была для него женщина, достойная такого же и еще большего
уважения, чем законная жена. Он дал бы отрубить себе руку прежде, чем
позволить себе словом, намеком не только оскорбить ее, но не выказать ей
того уважения, на какое только может рассчитывать женщина.
Отношения к обществу тоже были ясны. Все могли знать, подозревать это,
но никто не должен был сметь говорить. В противном случае он готов был
заставить говоривших молчать и уважать несуществующую честь женщины, которую
он любил.
Отношения к мужу были яснее всего. С той минуты, как Анна полюбила
Вронского, он считал одно свое право на нее неотъемлемым. Муж был только
излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что
было делать? Одно, на что имел право муж, это было на то, чтобы потребовать
удовлетворения с оружием в руках, и на это Вронский был готов с первой
минуты.
Но в последнее время явились новые, внутренние отношения между ним и
ею, пугавшие Вронского своею неопределенностью. Вчера только она объявила
ему, что она беременна. И он почувствовал, что это известие и то, чего она
ждала от него, требовало чего-то такого, что не определено вполне кодексом
тех правил, которыми он руководствовался в жизни. И действительно, он был
взят врасплох, и в первую минуту, когда она объявила о своем положении,
сердце его подсказало ему требование оставить мужа. Он сказал это, но
теперь, обдумывая, он видел ясно, что лучше было бы обойтись без этого, и
вместе с тем, говоря это себе, боялся – не дурно ли это?
"Если я сказал оставить мужа, то это значит соединиться со мной. Готов
ли я на это? Как я увезу ее теперь, когда у меня нет денег? Положим, это я
мог бы устроить... Но как я увезу ее, когда я на службе? Если я сказал это,
то надо быть готовым на это, то есть иметь деньги и выйти в отставку".
И он задумался. Вопрос о том, выйти или не выйти в отставку, привел его
к другому, тайному, ему одному известному, едва ли не главному, хотя и
затаенному интересу всей его жизни.
Честолюбие была старинная мечта его детства и юности, мечта, в которой
он и себе не признавался, но которая была так сильна, что и теперь эта
страсть боролась с его любовью. Первые шаги его в свете и на службе были
удачны, но два года тому назад он сделал грубую ошибку. Он, желая выказать
свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного ему положения,
надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он был
слишком смел, и его оставили; и, волей-неволей сделав себе положение
человека независимого, он носил его, весьма тонко и умно держа себя, так,
как будто он ни на кого не сердился, не считал себя никем обиженным и желает
только того, чтоб его оставили в покое, потому что ему весело. В сущности же
ему еще с прошлого года, когда он уехал в Москву, перестало быть весело. Он
чувствовал, что это независимое положение человека, который все бы мог, но
ничего не хочет, уже начинает сглаживаться, что многие начинают думать, что
он ничего бы и не мог, кроме того, как быть честным и добрым малым.
Наделавшая столько шума и обратившая общее внимание связь его с Карениной,
придав ему новый блеск, успокоила на время точившего его червя честолюбия,
но неделю тому назад этот червь проснулся с новою силой. Его товарищ с
детства, одного круга, одного общества и товарищ по корпусу, Серпуховской,
одного с ним выпуска, с которым он соперничал и в классе, и в гимнастике, и
в шалостях, и в мечтах честолюбия, на днях вернулся из Средней Азии, получив
там два чина и отличие, редко даваемое столь молодым генералам.
Как только он приехал в Петербург, заговорили о нем как о вновь
поднимающейся звезде первой величины. Ровесник Вронскому и однокашник, он
был генерал и ожидал назначения, которое могло иметь влияние на ход
государственных дел, а Вронский был хоть и независимый, и блестящий, и люби-
мый прелестною женщиной, но был только ротмистром, которому предоставляли
быть независимым сколько ему угодно. "Разумеется, я не завидую и не могу
завидовать Серпуховскому, но его возвышение показывает мне, что стоит
выждать время, и карьера человека, как я, может быть сделана очень скоро.
Три года тому назад он был в том же положении, как и я. Выйдя в отставку, я
сожгу свои корабли. Оставаясь на службе, я ничего не теряю. Она сама
сказала, что не хочет изменять своего положения. А я, с ее любовью, не могу
завидовать Серпуховскому". И, закручивая медленным движением усы, он встал
от стола и прошелся по комнате, Глаза его блестели особенно ярко, и он
чувствовал то твердое, спокойное и радостное состояние духа, которое
находило на него всегда после уяснения своего положения. Все было, как и
после прежних счетов, чисто и ясно. Он побрился, оделся, взял холодную ванну
и вышел.
Такую тему загубили,ироды! Сталина на вас нет!  :{
N.P.: Пост Колыма и Магадан,там не нужен чемодан.
Дедушко а ты на что возьми разъеби тут всех
Деды, давайте, постройте уже молодых наконец!  :D
...пол помыл, сортиры надраил!!
28 сентября. Леверкузен. Стадион "БайАрена".
Судья – Алан Келли (Ирландия).
БАЙЕР – ГЕНК – 2:0 (1:0)
Бендер, 30 (1:0). Баллак, 90+1 (2:0).
Байер Генк
Бернд Лено Ласлао Кетелеш
Штефан Райнарц Анеле Нгконгка
Эмер Топрак Жерен Симайс
Михал Кадлец (80) Надсон (69)
Гонсало Кастро Давид Юбер (78)
Симон Рольфес Даниэль Тежер
Ларс Бендер Кевин Де Брюйне
Ренато Аугусто (65) Даниэл Пудил
Сидней Сэм Йелле Воссен (46)
Андре Шюррле Томас Буффель
Штефан Кисслинг (90+2) Марвин Огунжими
Замены
Ханно Балич, 65 Элянив Барда, 46
Михаэль Баллак, 80 Халем Хюланд, 69
Эрен Дердийок, 90+2 Кеннеди Нванганга, 78
Наказания
Михал Кадлец, 50 Надсон, 22
Эмер Топрак, 87 Даниэл Пудил, 39
Добавлено (29.09.2011 01:32:33):
ЛИГА ЧЕМПИОНОВ – 2011/2012
Следующие матчи:
28.09
Валенсия (Испания) – Челси (Англия) – 1:1
Группа Е
28.09
Байер (Германия) – Генк (Бельгия) – 2:0
Группа Е
28.09
Арсенал (Англия) – Олимпиакос (Греция) – 2:1
Группа F
28.09
Марсель (Франция) – Боруссия (Д, Германия) – 3:0
Группа F
28.09
Зенит (Россия) – Порту (Португалия) – 3:1
Группа G
28.09
Шахтер (Украина) – АПОЭЛ (Кипр) – 1:1
Группа G
28.09
БАТЭ (Беларусь) – Барселона (Испания) – 0:5
Группа Н
28.09
Милан (Италия) – Виктория (Чехия) – 2:0
Группа Н
27.09
Бавария (Германия) – Манчестер Сити (Англия) – 2:0
Группа А
27.09
Наполи (Италия) – Вильярреал (Испания) – 2:0
Группа А
27.09
ЦСКА (Москва, Россия) – Интер (Италия) – 2:3
Группа В
27.09
Трабзонспор (Турция) – Лилль (Франция) – 1:1
Группа В
27.09
Манчестер Юнайтед (Англия) – Базель (Швейцария) – 3:3
Группа С
27.09
Оцелул (Румыния) – Бенфика (Португалия) – 0:1
Группа С
27.09
Реал (Мадрид, Испания) – Аякс (Голландия) – 3:0
Группа D
27.09
Лион (Франция) – Динамо (Загреб, Хорватия) – 2:0
Группа D
Последние результаты:
14.09
Манчестер Сити (Англия) – Наполи (Италия) – 1:1
Группа А
14.09
Вильярреал (Испания) – Бавария (Германия) – 0:2
Группа А
14.09
Лилль (Франция) – ЦСКА (Москва, Россия) – 2:2
Группа В
14.09
Интер (Италия) – Трабзонспор (Турция) – 0:1
Группа В
14.09
Бенфика (Португалия) – Манчестер Юнайтед (Англия) – 1:1
Группа С
14.09
Базель (Швейцария) – Оцелул (Румыния) – 2:1
Группа С
14.09
Динамо (Загреб, Хорватия) – Реал (Мадрид, Испания) – 0:1
Группа D
14.09
Аякс (Голландия) – Лион (Франция) – 0:0
Группа D
13.09
Челси (Англия) – Байер (Германия) – 2:0
Группа Е
13.09
Генк (Бельгия) – Валенсия (Испания) – 0:0
Группа Е
13.09
Боруссия (Дортмунд, Германия) – Арсенал (Англия) – 1:1
Группа F
13.09
Олимпиакос (Греция) – Марсель (Франция) – 0:1
Группа F
13.09
АПОЭЛ (Кипр) – Зенит (Россия) – 2:1
Группа G
13.09
Порту (Португалия) – Шахтер (Украина) – 2:1
Группа G
13.09
Барселона (Испания) – Милан (Италия) – 2:2
Группа Н
13.09
Виктория (Чехия) – БАТЭ (Беларусь) – 1:1
Группа Н
« Striker:
IFKMRT )$
:D:D:D
N.P.: Donskoy – ФлексоКатаСондрия
Бля,пока посрать ходил,Рубину забили...
|
Новости
Группы
Статьи
Команда
Магазин
