Команда : Форум

Вот решила создать такую темку.. .Не думаю ,что многие прочитают, но советую!)))

ВО ИМЯ ТВОЕ
Да будет воля твоя, яко
на небеси, и на земли...
Молитва Господня.
Глава 1. РЕНАТА
И все-таки, на душе неспокойно. Кажется, что особенно страшного произошло? Было так и будет, со многими хуже бывает, а маркиз Д'Анкор – сеньор добрый и щедрый. Вот оно, золото, хоть сейчас можно пойти и достать, спрятано в погребе, не закопано, боже упаси, там всегда в первую очередь ищут, а замазано в стену, у самого потолка. Полный кошель золота! Чтобы заработать столько, ему пришлось бы десять лет таскать хворост на нужды святой инквизиции. А сколько бы он проел за эти десять лет? Нет, никогда он не сумел бы скопить таких денег.
Другой бы радовался удаче, а у него в груди тоска.
Рената спит на чердаке. Вокруг так тихо, что кажется, будто слышно ее дыхание. Бедняжка! Он так и не сумел объяснить ей, что она теперь богатая невеста, любой почтет за честь жениться на ней. А изъян? Кто нынче обращает на него внимание? Золото заменит невинность. К тому же, право первой ночи все равно за Д'Анкором. И лес, где все произошло, принадлежит маркизату.
– Ты моя самая прекрасная добыча, – сказал маркиз и кинул кошелек. Глупышка сбежала, бросив деньги на земле, он потом долго разыскивал то место. По счастью, золото не пропало, в лесу мало кто бывает, только свита маркиза, лесничие и еще он с Ренатой, потому что он поставляет дрова доминиканцам.
Святые отцы прижимисты и платят не больше чем горожане, но их можно понять, все-таки здесь не монастырь, а только небольшая община, ютящаяся по милости маркиза в одной из старых башен замка. Все вокруг – владения Д'Анкора, даже дрова инквизиторы должны покупать – сбор и продажа дров поручены Рено.
Конечно, хотелось бы получать за свой труд побольше, хотя ему и так удивительно повезло: не надо таскать хворост в город и платить дровяную пошлину за право собирать вдоль дорог ветки. Да и много ли наберешь там, где промышляют все бедняки округи? То ли дело в лесу! Хотя и туда порой забираются браконьеры. Он не любил, но никогда не выдавал их; с этими отчаянными людьми, рискующими шеей из-за пары бревен, лучше не ссориться. И без того его недолюбливают и считают связавшимся см дьяволом. Мужланам даже неизвестно, что дьявол не может войти в святые стены иначе как с разрешения инквизитора. А он, Рено, бывает там ежедневно, ибо пыточные горны горят день и ночь.
Хотя и ему бывает не по себе, когда он попадает в низкие сводчатые подвалы святого суда, где жутко дробятся крики, а на углях наливаются вишневым вычурно-зловещие предметы. Он скидывает вязанку около очага, быстро распутывает ремешок, стягивающий поленья, и уходит, стараясь не смотреть туда, где свисает с потолка петля дыбы и громоздятся по краям топчана большие и малые колодки с округлыми вырезами для ног и шеи. Он идет за следующей охапкой, и ему все время кажется, что с дыбы слышится судорожное дыхание и слабый больной стон. Слава богу, он не имеет права присутствовать при испытаниях, но стоны из-за дверей он слышал. Стоны оттуда, куда он только что приносил дрова. Во всем виноваты проклятые еретики! Пусть дьявол строит козни, но если ходить в церковь, платить подати, исповедоваться и получать отпущение грехов, то все его старания пропадут втуне. А эти слабые, прельстившись ложной бесовской властью, отдали свои души, так что надо теперь спасать их, как бы ни было то страшно и жестоко. Он никогда не мог представить, каково приходится отцам-доминиканцам, если даже ему, не бывавшему при испытаниях, так жутко. И как надо любить заблудшие души, чтобы спасать их, не смущаясь жалостью и рискуя впасть в грех ожесточения.
Но что надо нераскаянным? Откуда в них такая злоба? Ведь все беды идут от них. Если бы не было ведьм и колдунов, инквизиции не пришлось бы жечь свои горны, и Рената не имела бы доступа в проклятый лес. Но не было бы и золота, и домика в тени крепостных стен, и отец Шотар не кивал бы ему при встречах столь ласково.
Нет, это суетные мысли, церковь все равно не оставила бы верного сына. Надо молиться... и еще надо успокоить Ренату, а то девочка слишком несчастна. Пойти, что ли, посмотреть, как она там...
Рено поднялся, взял глиняную плошку с салом, в котором плавал горящий фитиль, и полез на чердак по крутой внутренней лестнице. Там, прикрыв ладонью огонек, чтобы не погас, да и Ренату чтобы не беспокоить, вошел в комнатушку дочери...
В первый миг показалось, что кто-то чужой забрался в комнату Ренаты и стоит у ее кровати, длинный, тонкий, страшный, с черным безобразным лицом, залитым темной пеной, текущей из носа, стоит, не касаясь пола вытянутыми ногами. Огонек прыгал на конце фитиля, и казалось, что самоубийца еще бьется в петле.
Плошка упала на пол, сало расплескалось, огонек, фукнув, погас. В темноте способность действовать вернулась к Рено. Он бросился вперед, выхватил нож, ударил им по туго натянутой веревке, подхватил Ренату. Она была теплой, Рено даже показалось, что сердце бьется. Узел от веревки врезался глубоко в шею под правой щекой, его тоже пришлось резать на ощупь. В темноте было почти ничего не видно, и Рено изо всех сил внушал себе, что лицо у дочери вовсе не такое безнадежно страшное, что она жива. Он вдувал воздух в распухшие прокушенные губы, растирал руки, а она холодела, тело ее становилось мертвым и неподатливым.
Он понял это и, оставив дочь присел на корточки, шаря руками по полу. Нащупал осколок плошки, повертел в пальцах, бросил и, выпрямившись, спросил, обращаясь к едва светлеющему квадратику окошка:
– Господи, за что?!
Отец Шотар был скорее доволен, нежели разгневан. Проповедь на тему о самоубийцах была его любимым детищем, а тут еще покончила с собой молодая красивая девушка, так что здесь открывались необозримые просторы для догадок, а вместе с тем и пастырского красноречия. Отец Шотар, войдя в раж, стучал кулаком по кафедре, скрипевшей под его грузным телом, и громил грехи собравшихся, давно забыв о тексте проповеди да и о священном писании, в котором он никогда не был слишком тверд:
– ...и только впавшему в грех самоубийства нет спасения. Ничье заступничество не убережет его от ада, от его огненных рек без единой капли воды, от адских мук, не оставляющих ни на одно мгновение. Она уже там, я говорю вам это! Взгляните на ее почерневшее лицо – это дьявольская морда! Жак Патен, не ты ли говорил, что нет в мире ничего красивее ее глаз? Пойди, взгляни в ее глаза – они лопнули! Олив, Жак Тади, Пьер, я знаю, вы все мечтали о ласках проклятой грешницы, бегите, посмотрите на нее, дотроньтесь до ее груди – там адский лед, а если бы вы могли узреть ее душу, ощутили бы адский пламень. Спешите увидеть грех, как он есть, и наказание за него, понять гнусность прелюбодеяния и жалкую тщету мирского. Спешите, ведь завтра ее крючьями стащат на свалку и бросят там вместе с падалью на пожрание бездомным кошкам, этим верным слугам дьявола! Даже тело ее не избегнет кары и, оскверненное грехом, распадется в скверне. Никогда ее душа не найдет покоя, и тело ее никогда не упокоится в освященной земле, ибо запрещено хоронить самоубийц. Такова дорога зла, ее итог. И все вы, сосуды скудельные, с самого рождения стоите в ее начале, а многие и на полпути. Рожденным в грехе и вожделении – можно ли быть чистыми? Но ужаснее того быть рожденным в грехе смертном, горе тому, чье зачатие не освящено таинством брака! Трепещите, прелюбодеи, ибо это ваш путь! Да, да, я не оговорился. В моих книгах записано, что мерзкая грешница родилась на десятый месяц после свадьбы своих родителей, а из трудов святых отцов мы знаем, что женщина может носить плод до двенадцати. Пусть Рено ответит, истинно ли в законном браке зачал он преступную дочь свою?..
Отец Шотар остановился, оглядел прихожан и вопросил:
– Но почему я не вижу здесь Рено?
Молодой только что народившийся месяц выглядывал порой из-за облаков и, словно испугавшись чего-то, прятался назад, не осветив земли. Теплый ветер порывами рвал верхушки деревьев, неровный шум гнущихся ветвей заглушал шуршание песка и стук заступа. Рено торопливо копал, стараясь не смотреть туда, где завернутое в белое полотно лежало тело Ренаты.
Полотно когда-то давно ткала Анна. Самое тонкое белое полотно маленькой дочурке на брачную простыню, чтобы не стыдно было людям показать. Только пошло полотно на саван дочурке. Без гроба хоронит Рено единственного своего ребенка. Но все-таки здесь, на кладбище, в освященной земле, рядом с могилой матери. Пять серебряных монет утишили гнев священника, и хоть не разрешил он хоронить Ренату, но сказал как бы невзначай, что этой ночью на кладбище сторожа не будет. И тут же добавил значительно:
– Надеюсь, никто не посмеет осквернить последний приют рабов божьих. Но если увижу утром следы нечестивых трудов, то святая инквизиция найдет богохульника и сурово покарает.
– Господи, помилосердствуй, – шепчет Рено. Никогда за всю жизнь не брал он на душу столько греха. Но иначе никак. Каков бы ни был грех, он не мог остановить Рено после того, как прозвучали страшные слова: "...влачение тела и бесчестное погребение".
Рено отложил заступ, ладонями разровнял дно и выбрался наружу. Он поднял Ренату на руки и опустил в могилу, так и не осмелившись приподнять простыню, последний раз взглянуть на изувеченное лицо. Белая фигурка лежала в яме, казавшейся страшно глубокой, и Рено сначала присыпал ее опавшими листьями, потому что не мог сбрасывать землю прямо на грудь Ренате.
Еще минуту он смотрел вниз на желтые и красные листья, выглядевшими в темноте серыми и черными, потом начал осыпать вниз песок. Разровнял место, аккуратно уложил назад срезанный дерн, поцеловал пожухлую траву, вытер грязным пальцем сухие глаза и пошел к дому. По дороге его качало словно пьяного.
Наутро Рено был у ворот замка. Он не мог бы сказать, что привело его сюда, просто ночью он вдруг решил пойти и вот, пришел. На Рено была лучшая куртка, новые штаны, а на ногах вместо обычных сабо – башмаки грубой кожи, с носками, подбитыми медью. Шапку он держал в руках. Сначала вовсе хотел идти без шапки, но потом решил, что шапка в руках яснее покажет его покорность.
На ночь замок запирался, в округе пошаливали, но весь день ворота были распахнуты, а мост опущен. Несколько арбалетчиков охраняли вход; серебряная монетка, попавшая в кошель одного из них, позволила Рено пройти во двор. Как трудно ему доставались эти монетки, и как легко и быстро начали они исчезать!
Рено прежде не приходилось бывать дальше крепостного двора, и он замешкался, не зная, куда идти. Тут-то и подошел к нему господин Д'Ангель. Господин Д'Ангель был знатным барином и ученым человеком. Он долго жил в столице, знал толк в нарядах и учтивом обращении. Он приехал однажды в замок погостить и гостил уже третий год подряд.
– Мюжик! – произнес господин Д'Ангель, – что ты здесь делаешь? Ступай прочь!
Рено смял шапку в руках и низко поклонился.
– Припадаю к стопам вашей милости, господин Д'Ангель, – сказал он, – и прошу прощения за дерзость, но мне обязательно нужно увидеть маркиза.
– Ты подл и грязен, – промолвил Д'Ангель, – ты даже не можешь правильно обратиться к благородному человеку. Своим варварским языком ты уродуешь мое благородное имя. Я дворянин, мой род восходит к Анжелюсу Гальскому, который был квестором еще во времена Юстиана! К сожалению, обстоятельства не позволяют мне достойно поддерживать честь рода, древностью равного императорским.
– Я понял, господин Д'Анжель, – Рено достал из кошелька несколько серебряных монеток, протянул Д'Ангелю. Тот встряхнул их на ладони, деньги тонко звякнули.
– Мюжик, что ты мне даешь? – возмутился он, пряча монеты. – Разве ты не знаешь, что вам, смердам, прилична медь, серебро горожанам, а нас, дворян, достойно лишь золото? Хотя, откуда оно у тебя? Ступай прочь.
Золото было тут же, но не в кошельке, уже почти опустевшем, а зашито в пояс тонким рядом, чтобы было незаметно. Рено надорвал уголок пояса и вытащил три монеты. В глазах Д'Ангеля мелькнул огонек, он уже не подкидывал деньги на ладони, а тут же засунул их поглубже. Затем он приосанился и промолвил:
– Не думай, что ты подкупил меня. Это невозможно. Я взял деньги, чтобы восстановить справедливость, ибо, как я уже говорил, тебе неприлично иметь золото, а мне нужно поддерживать достойный образ жизни. Пусть это послужит тебе утешением. Ступай... Хотя, погоди! Длина твоего пояса не соответствует тем деньгам, что ты мне дал. Стяжательство, согласно Фоме Аквинскому, есть смертный грех, и поэтому, для спасения души ты должен вернуть все. Живо!
– Господин Д'Анжель, эти деньги мои, – возразил Рено.
– Ты бунтовать?! Мерзавец! Смотри, казематы доминиканцев примыкают прямо к стене замка. Вот через эту дверцу тебя потащат прямо в подвалы. И для этого мне достаточно всего-лишь кликнуть стражу.
– Ваша милость, – сказал Рено, выпрямляясь, – вы верно изволили сказать, что грехи мои велики, но осмелюсь заметить, что если меня схватят, то все мое достояние отойдет церкви, вам же не достанется ничего. А если вы проведете меня к его сиятельству маркизу Д'Анкору, то получите еще три золотых.
Уголком разума он понимал, что говорит жуткие, невозможные вещи, но уже не владел собой. Глаза застилал красный туман, тело чуть заметно дрожало, и по спине полз сладкий холодок отчаянности, как в юности перед большой дракой.
Господин Д'Ангель налился пунцовой краской и прошипел:
– Негодяй!.. – потом брезгливо передернул плечами и высокомерно бросил: – Ступай за мной.
Они прошли по узкому, несколько раз круто поворачивавшему коридору, остановились возле тяжелой пыльной портьеры, закрывавшей вход. Оттуда доносился звон посуды и голоса.
– Маркиз завтракает, – прошептал Д'Ангель, – я из-за тебя опоздал к столу, и ты мне за это ответишь. А сейчас, давай деньги.
Рено осторожно выглянул в щелку. Посредине обширного зала стоял стол, и за ним лицом к Рено сидел маркиз. Рядом с ним сидела маркиза, которую Рено видел пару раз, когда она выезжала из замка. Несколько дворян из самых мелких вассалов маркизата стояли в стороне и наблюдали за трапезой. Места для Д'Ангеля за столом не было.
Д'Ангель больно ткнул Рено в бок и снова прошипел:
– Деньги давай!..
Рено отсчитал три золотых, отдал их, широко перекрестился, вздохнул, словно перед прыжком в воду, потом, откинув занавесь, выбежал на середину зала и пал в ноги маркизу.
При виде Рено маркиз удивленно вскинул голову, брови его полезли вверх, а острая бородка, по-модному загнутая вперед, уставилась в потолок.
– Что это? – спросил он.
– Ваше сиятельство! – срывающимся голосом выкрикнул Рено. – Выслушайте меня!
– Говори, – бросил маркиз, склоняясь над блюдом.
– Я холоп ваш, Рено, по вашему милостивому повелению собираю в ваших лесах хворост для продажи монастырю...
– Они давно хотят приобрести лес в свое владение, – заметил маркиз, повернувшись к супруге, – но я предпочитаю, чтобы они были мне обязаны. Кроме того, сводить охотничий лес с земель майората было бы варварством. Там попадаются такие секачи...
– Ваше сиятельство! – воззвал Рено. – Третьего дня на охоте вы изволили встретить в лесу мою дочь!..
– Как же, помню, – оживился маркиз. – Очень хорошенькая девчонка.
– Она умерла.
– Как жаль! Будь моя воля, красивые женщины не умирали бы никогда. Однако, бог думает по-другому. Ему, конечно, тоже было бы скучно среди одних старух. Но что ты хочешь от меня?
– Ваше сиятельство, вы забрали у меня единственную дочь. Как же мне теперь жить?
– Ведь я же дал!.. – с досадой воскликнул Д'Анкор, но в этот момент его перебила маркиза.
– Тео, – мягко сказала она, – Ты обещал не заводить девок среди деревенских.
– Это было случайно, – отозвался маркиз и снова повернувшись к Рено быстро сказал: – Бедняжка умерла. Жаль. Такая хорошенькая! Но теперь, конечно, ничего не поделаешь. Возьми и постарайся утешиться.
Маленький мешочек веско упал вниз, ударив Рено по пальцам правой руки. Машинально Рено поднял его, встал с пола и, пятясь, выбрался из зала. Д'Ангеля за стеной уже не было. Рено сделал несколько шагов, прислонился к стене. Ноги казались набитыми тряпками и не держали его. Холодок ужаса пропал, только перед глазами плавал туман, но уже не красный, а какого-то гнусного коричневато-зеленого цвета. И было отрешенное от всего удивление. Что он делает здесь? Зачем пришел? Что хотел услышать и получить?
Рено развязал мешочек. Там лежало золото. Шесть полновесных золотых. Ровно столько, сколько он потратил, чтобы попасть сюда. Рено расправил шляпу и надел ее. Он было двинулся к выходу, но за изгибом коридора послышался голос Д'Ангеля, вышедшего откуда-то сбоку:
– Ждать его будешь в кустах у развилки. У него полный кошель серебра. Кроме того, от меня ты получишь золотой. Ты понимаешь, что должен это сделать сразу, без шума и криков.
– Ясно, – коротко ответил невидимый собеседник.
Двое вышли из замка, и Рено, подождав немного, вышел за ними следом. Он не испугался, что его собираются убить, это само собой разумелось. Он только тряс головой и досадливо морщился, стараясь разогнать стоящую перед глазами зелень.
На улице Рено огляделся, пересек двор и потянул на себя тяжелую, окованную железом дверь, за которой, по словам Д'Ангеля, находились давно знакомые ему подземелья.
Низкий коридор, почти подземный ход, такой же извивающийся, как в замке. Нависающие сводчатые потолки с древней округлой аркой, и на каждом колене прохода по нескольку дверей. У самого входа две каморки. В одной Рено держал запас дров, в другой мастер Шуто хранил свой страшный инструмент. Чуть подальше комната заседаний трибунала, потом коридор нырял вниз, где в толще камня вырублены тесные норы для нераскаявшихся. А в самом конце – обширная пыточная камера. На пятьдесят лье в окружности это единственное место, где заседал священный трибунал. Преступников привозили отовсюду, а потом отправляли в город для аутодафе. Одни отделывались покаянием и позорным столбом, другие, более опасные, вырывались из лап дьявола, пройдя через цепи костра или виселицы.
Из замка Рено попал в помещение трибунала. Раньше он и не подозревал об этом пути, которым ходили судьи. Рено побрел в коридор и снова прислонился к стене. Из-за непослушных ног приходилось то и дело останавливаться. К тому же, к зелени в глазах присоединилось дикое ощущение, что все это уже было с ним, что это не в первый раз. Рено даже мог сказать, что сейчас произойдет: снизу поднимется добрый отец Де Бюсси и скажет что-то очень важное, от чего сразу переменится жизнь.
Отец Де Бюсси вышел из-за поворота.
– Рено, – сказал он, – тебя нет третий день. В камерах кончились дрова, а нам привезли несчастного, погубившего свою душу. Срочно принеси дров в дальнюю камеру. Враг уже там, но я разрешаю тебе войти.
– Господин... – робко сказал Рено.
– Я знаю, о чем ты хочешь поведать, – внушительно произнес отец Де Бюсси. – Знаю и скорблю с тобой вместе. Но даже скорбь не может угасить священного гнева при мысли о ее грехе. И о твоем грехе тоже, Рено. Где ты ее закопал?
– В лесу.
– Покаяние, сын мой. Я думаю, если ты сегодня всенародно покаешься, то епитимья не будет слишком суровой.
– Но святой отец, – дрожащим голосом спросил Рено, – как же я буду жить, если она никогда ко мне не вернется?
– Молись, Рено. Проси господа, это единственный путь. Спаситель сказал: "Встань и иди", – и мертвый ожил. Если молитва твоя будет горяча, как моления первых праведников, то господь может явить чудо и дать твоей дочери возможность искупить грех. А теперь ступай и принеси дров.
Рено двинулся к каморке. Все вокруг казалось зыбким как во сне. Тихий шелест плыл в ушах, сливаясь в причудливую мелодию, звуки проходили сквозь него, теряя свою привычность, касались мозга таинственной значительностью и исчезали, не оставив в памяти следа. Только голос Де Бюсси еще звучал, и Рено знал, что потом он вспомнит и поймет, что ему было сказано. Туман, ядовито-зеленый, с просинью, кисеей закрывал глаза, смазывал очертания предметов, обтекал тело, щекотал, вылизывал колени, заставляя их дрожать; Рено обратился в марионетку, которую ему приходилось дергать за нити, чтобы она, шаркая, переставляла ноги.
Он спускался по ступеням с вязанкой за плечами, когда снизу донесся рев Шуто – пыточных дел мастера:
– Дрова будут?! Самому мне за ними идти, что ли?!
Голос грохнул и пропал. Рено не вздрогнул, не поднял головы, не ускорил шага. Он твердо знал, что все это уже было, а потом будет снова, что это навсегда. Он вошел в камеру, не думая, что первый раз заходит туда во время пытки.
И вдруг из угла, с топчана, из завинченных колодок раздался голос. И голос называл его по имени!
– Рено! – звал человек. – Рено, взгляни на меня, слышишь, это я, Рено!
Голос незнакомый, хриплый, острый как лезвие, он рассекал зеленый туман и, казалось, резал уши. Рено повернулся спиной к углу, нагнулся, путаясь пальцами в петлях ремешка.
– Рено!.. – кричал лежащий. – Ты должен посмотреть на меня! немедленно подними голову!
Рено выдернул ремешок, поленья рассыпались с глухим стуком. Ссутулившись и шаркая ногами, Рено пошел прочь.
– Рено!!! – железная дверь захлопнулась, отрезав крик.
В коридоре Рено остановился и поднял голову. Туман исчез, руки и ноги звенели усталостью, но были своими, послушными. Рено выбрался из подвалов и, сойдя с дороги, перелесками, прячась среди кустов, двинулся к дому.
В доме кто-то побывал до него. Дверь была сорвана с петель, вещи разбросаны по полу, а большое посеребренное распятие исчезло совсем. Рено поднял табурет и уселся. Вот здесь он должен молиться горячо, как первые праведники. Молиться и поминутно ожидать удара в спину. Он должен покаяться. В чем?.. Солгать? Какое же это будет покаяние? А правда положит конец и молитве и самой жизни. И разве не молился он вчера? Да от его слов небо должно было обуглиться. И все-таки, молитва не была услышана. Легко было первым праведникам, они видели Христа, могли схватить его за одежды и стоном заставить себя выслушать. А он? Далеко до неба...
И тут Рено ясно понял, что он должен делать. Пусть далеко, пусть как угодно трудно, но он пойдет к краю земли, туда, где она кончается, он поднимется на небо, дойдет до врат и припадет к стопам Спасителя.
Он будет молиться богу у его ног, и, когда вернется назад на землю, Рената встретит его, и они вместе споют хвалу Всевышнему. Рено вскочил. В ногах появилась упругая сила, в глазах молодой блеск. Он начал собираться.
Под утро сборы были закончены. Рено оделся во все старое, на ногах привычно сидели сабо. Башмаки и праздничная куртка уложены в узелок вместе с несколькими кусками хлеба. Тощий кошелек крепко привязан к поясу и хорошенько прикрыт полой. Золото Рено перепрятал еще раз. Все двадцать две монеты он вшил в грудь старой куртки и надел эту драгоценную кольчугу.
Еще до свете все было готово. Рено взял сальную коптилку и полез на чердак. Он не поднимался туда с той страшной ночи. Но теперь и здесь все изменилось. Так и не разобранная постель Ренаты сброшена на пол, сундучок с ее приданым разбит. И только с потолка по-прежнему свисает обрезанная веревка.
Рено постоял, глядя в никуда, потом подошел ближе. Язычок пламени качнулся на фитиле, лизнул веревку и перескочил на нее. Он полез вверх, на чердаке стало светлее, и было видно, как веревка поднимается под потолок к балке и обнимает ее, раздвигая потемневшие пласты старой дранки.
Рено спустился вниз. Огонек, обвившись вокруг веревки, метался, отбрасывая на стены пляшущие тени.
На кладбище Рено заходить не стал. Все равно он скоро вернется, и живая Рената будет его ждать. Оглянулся Рено только выйдя на дорогу и поднявшись на первый холм. Его дом горел. Издали казалось, что это просто большой костер.
Глава 2. ДОРОГА
Первую ночь своего путешествия Рено провел в овраге. Ему было очень неприятно сознавать, что он, имевший право доступа в лес, должен крываться, что он больше не зажиточный крестьянин, а преступник, бежавший от своего сеньора, бездомный бродяга, каких ловят, секут плетьми и кладут на щеки клеймо.
Овраг густо зарос орешником, но до леса было довольно далеко, так что появления лесничих можно было не бояться. До дороги тоже было далеко, значит и дозоры сюда не заглядывают. Рено набрал сухих сучьев и разложил костер. Он сидел, смотрел на низкое бездымное пламя и ни о чем не думал. Ни о чем не думать оказалось очень легко и приятно.
Черные ветки ложились на угли, и угли вокруг чернели, словно потухая. Но вот ветка начинала куриться белым паром и вдруг вспыхивала. Желтые языки танцевали в воздухе, постепенно опадая, пока от ветки не оставалась цепочка длинных угольков, а пламя не превращалось в голубой мерцающий огонек. Тогда Рено клал новую ветку. Легкий ветерок проникал в лощину, трепал кусты. Листья, облетая, шуршали тысячью осторожных шагов, то были шаги осени, и из-за них Рено не расслышал шагов человека. Старуха, сгорбленная, морщинистая, такая древняя, что казалась бесформенным узлом, перетянутым шалью, возникла из отблесков огня на трепещущих ветвях и шагнула к костру. Рено заметил ее, когда она уже садилась, тихо постанывая и с трудом сгибая ноги.
Рено ничего не сказал, только положил на угли сразу несколько прутьев. Пламя взвилось, осветив лицо старухи: морщинистые щеки, провалившуюся пуговицу носа, острый подбородок в редких длинных волосинах, черную яму рта и какое-то драное тряпье, надвинутое на самые глаза, поблескивающие двумя искрами.
– Плохо, – проскрипела старуха. Густые тени морщин дернулись и вернулись на место. Рено продолжал молчать, а старуха, протянув к огню скрюченные пальцы, вдруг заговорила:
– Совсем плохо стало. Нынче последняя теплая ночь. Больше погреться не придется, разве что в аду. А в теплых краях нынче голодно, там не подадут. Хорошо, у кого свой домок есть, забился в него – и зимуй. И чего тебя, дурачок, дернуло из дома в такую пору уходить?
– А ты откуда знаешь? – испуганно спросил Рено.
– Хе-е... милый, – протянула старуха. – Я седьмой десяток доканчиваю и много чего знаю. Ну зачем ты удрал? Перезимовал бы, а по весне – беги, коли ноги чешутся. Только куда бежать? Свою могилу все одно не перепрыгнешь.
И тогда Рено, поддавшись необъяснимому порыву, начал рассказывать. Обо всем: о себе, об умершей Анне, убитой Ренате, о том, как нельзя стало жить. Старуха, почти слившаяся с воздухом, молча слушала, глаза ее светились красным, как у бездомной собаки. Рено увидел эти огни и замолк.
– Тяжело тебе, – глухо произнесла старуха. – Большую тяжесть ты поднял и далеко несешь. Только не туда ты пошел! – старуха вскинула голову, раскаленные глаза описали дугу над потухающим костром. – Не туда! – выкрикнула она. – Дочь твоя не у него! Проси настоящего хозяина, того, кто правит миром! Он добр, он отдаст. Проси!..
Старуха протянула руку и кинула что-то на угли. Полыхнуло пламя, в воздухе повисла тяжелая вонь. Где-то вдалеке зазвенел колокольчик.
– Нет! – прохрипел Рено. – Изыди!
– Не глупи! – прикрикнула старуха, – Лучше подумай, ведь дочь вернется!
– Это будет не дочь! – сказал Рено твердо. – Это будешь ты, ведьма, оборотень. Я иду к истинному богу, и враг меня не остановит! Пусти!
Рено хотел подняться, но не смог.
– Полно тебе орать, – негромко сказала старуха. – С дороги услышал. Не хочешь – не надо. Все равно никуда не денешься. А на дьявола не ругайся. Он-то ни в чем не виноват.
– Он на бога восстал, – сказал Рено.
– Как можно восстать на того, без чьей воли не смеет упасть даже волос? Значит, сам бог того хотел. Дочь твою снасильничали по воле бога, вся беда – от бога! И ты идешь к нему?!
Последние слова она провизжала, визг стегнул Рено, он вскочил и побежал.
– Вернись! – кричала вдогонку старуха.
Рено бежал сквозь темноту. Он налетел на большой куст, и тот вдруг превратился в ведьму.
– Вернись к костру! – прошипела она, вцепившись в Рено. Рено судорожно дергался, стараясь освободиться. Густой смрад шел от колдуньи, заставляя его задыхаться. С трудом он вырвался и побежал дальше.
– Куда ты? – голос дребезжал совсем рядом. – Все равно не убежишь! – ведьма расхохоталась странным кудахтающим смехом. – Беги! – закричала она. – У-лю-лю!.. Не хочешь – так беги! Все равно вернешься! Так и будешь бегать по всей земле! Дарю тебе это!..
Рено поднял голову. Приближалось утро, легкий туман стоял в лощине, потухшие угли густо серебрились росой. Рено быстро сел, припоминая события ночи. Песок вокруг был испещрен следами копыт. Невдалеке слышалось блеяние уходящего стада, звякало ботало на шее вожака.
Рено глубоко вздохнул и перекрестился. Наваждение отступало. И только на самом дне души осело сомнение, и занозой застряли слова: "сам бог того хотел".
Неделю Рено метался по округе. В селения он не заходил, но иногда встречал больных, идущих неведомо куда. Они умирали прямо в поле, трупы бесформенными кучами лежали в бороздах. Скот без присмотра бродил по лесу, его тоже косил мор. Однажды следом за Рено долго тащилась худая коровенка. Она надрывно мычала и иногда кашляла странным перхающим звуком. Кровавая слюна свисала с ее морды тонкими нитями. Рено кричал и кидал в корову камнями, но она продолжала, пошатываясь, идти за ним. И только когда Рено совсем выбился из сил, коровенка, остановившаяся попить из разлившейся лужи, вдруг шумно вздохнула, передние ноги у нее подломились, она опустилась сначала на колени, а потом повалилась набок в грязную воду.
Вечером того же дня у Рено произошла еще одна встреча. Он шел по меже вдоль длинных канав, вырытых жителями во время отчаянных попыток отвести воду с затопленных полей. По прихоти осенних ручьев эта канава оказалась пустой. Совсем рядом, в двух шагах, точно такая же канава была до краев наполнена мутной желтой водой, а в этой не было ничего, кроме слоя жидкой грязи на дне.
Рено шел, выдергивая босые ноги из чвакающей навозной почвы. Сабо он нес в руках, потому что при каждом шаге они спадали с ног, завязая в глине. Ноги замерзли, Рено устал и шел только чтобы выбрать для ночлега место посуше. Теперь он шел днем, а ночами грелся у костров, не боясь, что его поймают. В чумной области некому было ловить бродяг. К тому же, по ночам случались заморозки или начинал падать мокрый снег.
Не найдя никакого пригорка, Рено решил ночевать, где придется. Он перепрыгнул через канавку и остановился, услышав стон.
– Пить! Иезус, Мария, пить!
Еще один несчастный! Рено настолько привык к ним, что проходил мимо умирающих не оглядываясь. Но этого человека не было видно. Рено, испугавшись наступить на чумного, попятился и ухнул в соседнюю канаву. Он почти по пояс провалился в ледяную воду и, чертыхаясь, полез на берег.
– Пить! – донеслось до него.
Подумать только, в двух шагах от этакого потопа кто-то умирает от жажды! А ведь говорят, это страшная мука, когда у чумного нет воды. Рено надел сабо и несколькими ударами деревянного каблука прорыл канавку. Тоненький ручеек побежал вниз, вода быстро промыла себе дорогу, и скоро уже небольшой водопадик журчал на месте ручейка. Пустая канава начала заполняться.
– Матерь божья, что же это? – донеслось до Рено сквозь плеск бурлящей воды.
"А ведь потонет, – подумал он. – Ей богу, потонет."
Он мог пройти мимо умирающего, потому что все равно ничем не сумел бы помочь, но уйти, зная, что человек гибнет из-за него, было свыше сил. Рено спрыгнул в канаву, нащупав безвольно лежащее в воде тело, приподнял его и потащил на траву. Под деревьями было темнее, чем в поле, но Рено все-таки успел набрать сучьев и развести костер. Больной лежал без движения и все время просил пить, так что Рено несколько раз пришлось ходить к канаве, чтобы намочить тряпку и выжать ее в приоткрытый рот.
Рено, то и дело встававший, чтобы подкинуть в костер хворосту, под утро заснул и проснулся поздно. Его сосед уже не лежал, а сидел у кострища. Он был страшно худ, на щеках сквозь грязь проступали темные пятна, мосластые дрожащие руки далеко высовывались из рукавов непонятной войлочной хламиды, накинутой на плечи. Серая войлочная шляпа была надвинута на брови, а на ногах красовалось что-то вовсе неразборчивое, густо заляпанное глиной.
– Благодарствую пану, – сказал он, заметил, что Рено проснулся и разглядывает его. – Пропал бы, коли не ваша милость.
– Не все ли равно, сейчас помирать или через два дня? – просипел Рено.
Сказывалось давешнее купание: голос пропал, только иногда сквозь натужный шип прорезывалась неожиданно высокая нота.
– Хе, пан, – сказал новый знакомец, – коли я зараз не умер, так уж не помру. Пупыри-то у меня еще вчера лопнули, а это точненько известно, что у кого кровь глоткой пойдет, тот помрет к вечеру, а у кого пупыри в подмышке выскочат, да сами и лопнут, тот уже не помрет, разве что дюже ослаб. То ж мне один ксендз сказал, шибко святой, чтоб я не ложился, а все шел, пока ноги держат. Я и шел до той самой ямины. А уж натерпелся в ней, не приведи господи! Всю жижу языком вылакал, землю ел. И ведь, благодарение святым угодникам, жив. Ноги только как чужие. А надо бы сходить, барахло подобрать.
Рено встал, пошатываясь добрался до канавы, нашел узелок с вещами и сильно закопченый медный котелок странника. Зачерпнул котелок воды, поставил на угли. На опушке выбрал упавшую ольшину, волоком притащил к костру. Огонь оживился, пожирая трухлявые сучья. Рено согрелся и его тут же разморило.
Он не мог сказать, долго ли спал. Сон превратился в непрерывный кошмар, полный гнилой мокрой гадости, страшных чумных харь, ломанного оскала известковых холмов среди бесконечного болота. Тысячи раз лесник, благочестиво читая молитвы, закалывал его, как рождественскую свинью, а ведьма, улыбаясь беззубым ртом, говорила:
– Гляди, бог милосерд, никого зря не накажет, – а потом расползалась по углам пауками и мокрицами.
Они схватили его и потащили туда, где в широком черном котле медленно кипела смола. Он упал в смолу, тело охватил жар, горячее благодатной струей хлынуло в горло, сразу стало удивительно легко и свободно, и Рено очнулся.
Он лежал все под тем же деревом на пригорке. Солнце было низко, но Рено не помнил, с какой стороны восток, и не мог сказать, утро сейчас или вечер. Странник сидел рядом с Рено и из котелка вливал ему в рот мутную горячую жидкость. Воздух был напоен сладким запахом вареного мяса.
– То ж глупо, – сказал странник. – Вокруг черная смерть, а он задумал погибать от простуды. Второй день лежит и глаз не открывает. Право слово, глупо.
– Как тебя зовут-то? – с трудом спросил Рено.
– Казимиром.
– Хорошо, – сказал Рено, закрывая глаза. – А меня зовут Рено.
– Будем, значит, знать, о ком молиться, – согласился Казимир. Рено снова начала обволакивать сонная дремота, но вдруг тревожная мысль мелькнула в его голове. Рено вздрогнул и мгновенно проснувшись, спросил:
– Откуда у тебя мясо?
– Достал, – лениво ответил Казимир. – Поросеночек к костру пришел. Мужички-то в деревнях перемерли, а скотина, какая вживе осталась, по полям бродит.
– Чумной мог быть, – сказал Рено, успокаиваясь.
– Так он и был чумной, – откликнулся Казимир. – Я ж его сварил, значит и хворобу сварил. Да и так все одно, воду из ямины пьем, а он в ту ямину, может, гадил.
Рено не слушал его, он спал.
А немного дней спустя, они уже шли по большой дороге, поддерживая друг друга.
– И куда ж ты идешь? – рассудительно говорил Казимир. – Экая тьма народа по свету бродит, и никто не знает куда. А земля без мужичка скучает.
– На восток иду, – отвечал Рено. – К богу ближе.
– Какой же там бог? На востоке схизма, греческая ересь, а дальше махмуды и татарва. Нечисть всякая обитается, грифоны да песьи головы.
– Ты-то откуда знаешь? Вроде не монах, такой же бесштанник, как я, а говоришь мудрено.
– Приучен, – Казимир улыбнулся. – Ксендз у нас был интересный. Бывает, кто у него ржицы в долг попросит, так он даст, а потом говорит: "Осенью вернешь вдвое, а пока, все одно, зима длинна, приходи ко мне на двор". Соберутся должники, кто пану ксендзу снаряд кожаный правит, кто по дереву режет, а пан промеж ними ходит и всякие мудрости рассказывает. Сильно ученый был и любил красно поговорить. Я с малолетства его слушать приобвык. Хитрости тут особой нет, не ученый я, а наслышанный. Это с тобой, Рено, хитро выходит: смотрю я на тебя, вроде ты не немец, а с немцами по-ихнему калякаешь – голова закружится. И по-польски разумеешь. Я потому к тебе и привязался, что ты мне вроде родного стал, как я твой голос услышал.
– Не знаю я ничего, – сердито сказал Рено, – ни польского, ни немецкого.
– Не знаешь? – переспросил Казимир. – Так по-каковски мы с тобой сейчас беседуем?
– По-человечьи, – ответил Рено.
Казимир помолчал, соображая, а потом весело воскликнул:
– Ведь верно выходит: мы с тобой по человечьи говорим!
Дорога поднималась в гору. Вокруг снова начали появляться холмы, сначала пологие, они собирались в группы, чтобы где-то за горизонтом взметнуться в небо стеной снежных вершин.
– Незачем тебе идти на восток, – сказал Казимир. – Пошли лучше вместе хоть и не к самому господу, а все же в Рим, где первосвященный папа обретается.
– Пойдем, – неожиданно легко согласился Рено.
Что-то странное происходило с ним последнее время. Главная цель паломничества – Рената – отходила куда-то в полумрак. Боль уже не рвала сердца, лишь постоянно и монотонно сжимала его. Так колет прочно вросшая в плоть и не нагноившаяся заноза. И вместе с тем Рено ежеминутно помнил, что он идет к богу, идет не останавливаясь, и каждый шаг, хоть бы он и был в сторону, приближает его к цели. Несколько шагов они прошли в молчании, потом Рено спросил:
– А тебе-то зачем в Рим? Неужто святейшему папе хочешь предстать?
– Не-е!.. То нам невместно. Иду на поклонение по обету за чудесное исцеление от холеры...
– Одного в толк не возьму, – перебил Рено, – кто будет кормить твою чудесно исцелившуюся семью, пока ты замаливаешь грехи?
– Так то ж не я! То ясновельможный пан Стародубенский исцелился! Пока хворал – обет дал, пешком в Рим сходить, а как поднялся, то и помстилось ему, что для такого дела холопей вполне достаточно. А я вдовый и панской воле мне противиться не можно. К тому же грехов на душе меньше останется, когда за чужие дела пострадаешь. В Риме и за себя помолиться можно.
С каждым поворотом дороги лес редел, все чаще попадались деревеньки, окруженные заброшенными полями. Жителей вовсе не было видно.
– Хлеба мало уродилось, – заметил Казимир, – всем бы ни за что не прокормиться, так господь мор послал и подравнял народушко по хлебу. Теперь, кто жив остался, сыт будет.
Дорога вышла к реке и потянулась берегом. Рено остановился, тревожно огляделся и потянул носом воздух. Ветром несло сильный запах гари, острый аромат горящей смолы неприятно щекотал ноздри.
– Никак лес горит, – сказал Рено.
– Нет, – Казимир покачал головой. – То город. Поветрия берегутся. Я таких уж сколько видел, никого в стены не пускают, у ворот костры палят. Только все одно получается, захочет господь, так черная смерть и через костры пролезет. А все ж, молодцы, лучше хоть что-то делать, чем так смерти ждать. Я еще в наших краях раз прибился к двум школярам, вместе от лихого человека легче оборониться. Вот они идут и все-то друг с дружкой лаются. Один говорит, что мор идет от заразы, и потому надо беречься людей и нюхать уксус. А другой ему, что мор от миазма, значит, надо беречься плохого воздуха и нюхать цитрус. Первый озлился и давай латинскими словами говорить, а второй еще хлеще: и на латинском, и на каком-то другом, может по-жидовски. Кричали, покуда не подрались. Так я и не спознал, отчего черная смерть приключается. Только, думаю, людям то знать вовсе без надобности. Зараза ли, миазма – в огне все сгорит. Вот и жгут у ворот высокие костры, а когда кто с чумных мест идет, то в город отнюдь не пускают, а прямо на дороге из самострелов спать кладут. Пойдем-ка, кум Рено дальше кустами. Они свернули с дороги, пройдя немного, вышли к городу. Город стоял на берегу реки, которая плавно огибала его с двух сторон. Приземистые стены и полоски рвов защищали город с суши. За стеной плотно кучились дома, взлетали к небу стрельчатые арки церквей. Звонили колокола. Рено перекрестился на звук.
– Как давно в церкви не бывал, – сказал он, повернувшись к Казимиру.
Тот мелко крестился, глядя в синеющую даль. Шапку он держал в левой руке, но Рено почудилось, что он и не снимал ее, такие свалявшиеся, запутанные, грязные волосы росли у него на голове.
– Казимир, – позвал Рено, – что у тебя с волосьями? Казимир поднял руку, с трудом загнал пальцы в перепутанный сальный клубок и равнодушно ответил:
– Да ничего. Немножко колтун одолел. В нашей деревне половина народу так ходит. Мы ж не паны ясновельможные, чтобы гребнями чесаться. Вот у пана так нарочно девка заведена. Днем она его чешет, ночью – тешит. А мы по-простому.
– Больно страшно-то, – признался Рено.
– Привыкнешь, – пообещал Казимир. – Так оно лучше. Тепло и в дождь не промокает.
Чужой южный город непривычно широко раскинулся среди холмов. Крепость стояла отдельно от города, и домам не приходилось тесниться под защитой ее стен. Сам же город закрывался валом, протянувшимся от одного здания к другому. Башнями этому сооружению служили необычно низкие церкви, дворцы с плоскими крышами и даже чудовищной величины ворота, построенные, как сказали Рено, еще до рождества Христова. Но ни одно из этих чудес не могло развлечь опечаленного Рено. В его ушах еще звучал орган, слышались латинские фразы заупокойной мессы, перед глазами двигались фигуры священников, и стоял открытый гроб, в котором лежал Казимир.
Происшедшее никак не укладывалось в голове Рено. Они с Казимиром благополучно перевалили через горы к этому городу, где никто не подозревал об ужасах, царящих по ту сторону хребта. Правда, и здесь жили не сытно, а болели часто, но не было ни голода, ни чумы. Вечерами люди на улицах пели и смеялись. Их говор казался Рено родным, хотя Казимир утверждал, что это какой-то новый язык, еще непонятнее, чем прежде.
Первый день они провели, осматривая город и заходя помолиться во все попадающиеся церкви. На второй день решили искать работу. Деньги у них кончились, а идти прося милостыню или просто подбирая, что плохо лежит, как они делали в опустошенных местах, было нехорошо и опасно. Правда, у Рено оставалось зашитое в куртку золото, но он не мог тратить его. Это была цена Ренаты, он шел выкупать ее.
Работы найти не удалось. По старой привычке они ночевали за городом, забившись в придорожные кусты, а когда утром вошли в город, их окружили вооруженные люди и, направив в грудь Казимиру арбалеты, приказали остановиться. Казимир не понимал, что ему говорят, и Рено пришлось объяснять. Арестовавшие их люди почему-то очень боялись Казимира и шли на почтительном расстоянии, держа заряженные арбалеты наготове.
Их привели в просторный зал, напоминавший церковь. Сходство еще усилилось, когда явилось несколько господ в длинных мантиях и принялись с важным видом переговариваться на непонятной Рено латыни. Рено, слыхавший от Казимира о любви ученых к бесконечным диспутам, приготовился к длительному ожиданию, но собравшиеся удивительно быстро пришли к единому выводу и объявили, что Казимир болен проказой. Рено был так поражен, что даже не разъяснил другу, в чем его обвиняют.
– Не может того быть! – воскликнул он громко и так уверенно, что его стали слушать. – Что я прокаженных не видел? Они в балахонах белых и с колокольчиками. Говорят, у них пальцы отваливаются, кожа с живых слезает, а Казимир вон какой здоровый! Ну не понимает по-вашему, так не всем же понимать. – Рено вдруг смутился, сообразив, что не годится ему, мужику и беглому крепостному, спорить с важными господами. Однако, господа были скорее удивлены, чем разгневаны, и один из них снизошел до того, чтобы человеческими словами сказать Рено:
– Представленный на наше рассмотрение пациент страдает самой опасной и заразительной формой проказы, именуемой lepra polonika. Если взглянуть на его голову, то можно увидеть устрашающего вида коросту, образованную из волос и мозгового вещества. Черепная коробка у пациента расплавлена, мозг изливается наружу через обширные и многочисленные язвы. Так учат нас многие великие наставники.
Казимир, когда Рено пересказал эту речь, был совершенно уничтожен.
Он покорно шел, куда ему указывали, и только поминутно восклицал, запустив пальцы в колтун:
– Вот же голова, целая! У нас полдеревни таких!
Казимира привели в собор, заставили лечь в приготовленный гроб. Зазвучал орган, началась заупокойная месса. Люди, заходившие в церковь, в испуге смотрели, как отпевают живого человека. Казимир лежал, даже не пытаясь пошевелиться, и только временами постанывал:
– Иезус, Мария! За что же? Целая голова-то!
Священник тоже пугался Казимира и спешил поскорее закончить обряд. Он подал знак, четверо крючников подняли гроб на длинные палки и понесли на кладбище. Рено бежал за ними, страшась, что сейчас Казимира живьем закопают в могилу.
Но до этого не дошло. Священник пробормотал еще несколько фраз, набрал лопату земли, высыпал на ноги Казимиру и, облегченно вздохнув, отошел. Теперь Казимир считался похороненным, и ему позволили встать. Служка издали кинул длинный балахон с прорезями для глаз, трещотку и палку. Казимир оделся и, сопровождаемый арбалетчиками, пошел по улице, нерешительно постукивая трещоткой. Народ мгновенно расступался. Казимира привели на берег к лежащей на песке лодке, и Рено, тоже смертельно перепугавшийся, когда увидел друга в одежде прокаженного, передал слова начальника стрелков, что лодку ему дарит магистрат, и что он должен немедленно уплыть вверх или вниз по течению и никогда больше не показываться в окрестностях города.
Казимир столкнул лодку на воду, сел на корме, безвольно опустив руки. Лодка, медленно поворачиваясь, поплыла вниз по реке. Когда лодка скрылась за ближайшей косой, священник подошел к Рено и сказал:
– Тебе, сын мой, тоже лучше покинуть город.
– Я не могу, – ответил Рено. – У меня нет денег, я не успел здесь ничего заработать.
– На, возьми, – священник бросил на мостовую несколько монет и ушел.
Теперь Рено сидел у подножия невысокого плоского холма, разглядывал древнюю триумфальную арку, превращенную горожанами в крепостную башню, и пытался собрать разбегающиеся мысли. Раньше он шел с Казимиром, а теперь идти некуда. В Риме делать нечего, а на востоке... В самом деле, не к песьим же головам идти. На вершине холма что-то сооружали, оттуда слышались громкие голоса и стук топоров. Пара лошаков, тяжело поднимаясь в гору, провезла мимо Рено телегу с бревнами. Рено поднялся и пошел посмотреть. Он увидел массивный столб, опутанный старыми цепями. Четверо человек, нестройно стуча топорами, кололи толстые поленья, еще двое складывали вокруг столба костер, чередуя слои дров со слоями мелкого хвороста. Монах-доминиканец стоял рядом с рабочими и что-то указывал им. "Ведьму жечь будут", – сообразил Рено.
За свою жизнь он перетаскал столько дров, что их могло хватить на тысячу аутодафе, но сам он еще ни разу не видел этого действа. Ему захотелось узнать, кого и за что будут жечь, но подойти к доминиканцу он побоялся. Среди начавших собираться зевак Рено заметил странствующего монаха-францисканца. Тот сидел на камне, босые ноги высовывались из-под перепоясанной грубой веревкой рясы.
– Святой отец, за что ее будут жечь? – спросил Рено.
– Кого? – не поворачивая головы, переспросил монах.
– Ведьму.
– Будут жечь не ведьму, а еретика, – поправил монах.
– А-а-а!.. – разочарованно протянул Рено, боявшийся и в то же время желавший увидеть что-то вроде того, о чем рассказывали ему в гостинице. – И чем же он согрешил?
– Безбожник, – коротко ответил францисканец.
Он подтянул ноги, сел прямо и, увидев, что послушать подошло еще несколько человек, начал рассказывать:
– Еретик учил, что Земля наша кругла как шар, и будто бы половина людей, антиподами именуемая, ходит по ней вверх ногами. (В толпе раздался смешок.) Утверждал также, что не Солнце совершает свой путь по небу, а напротив, вся Земля вокруг Солнца вертится, что, конечно, неверно, ибо тогда головы у людей кружились бы как на потешной карусели. Солнце, подчиняясь слепым стихиям, носится по Вселенной, неустроенной и не имеющей себе никаких границ. Все на свете устраивается вихрями, в коих усматриваем бесовские силы, бога же нет нигде.
– Как так, нет бога? – громко спросил Рено. – Зачем же жить, если нет бога?
– Мерзкое и зловредное учение, – подтвердил монах. – Давая ложное представление о мироздании, не оставляет в нем места для господа. Истина же говорит обратное. Земля наша круглая, но плоская, наподобие лепешки, покоится на спинах трех китов. Над Землею расстилается твердое и плотное небо. В том легко может убедиться каждый, кто не поленится поднять глаза ввысь. Выше тверди небесной расположены семь подвижных хрустальных сфер: Солнца, Луны и блуждающих планет. Над ними лежит сфера неподвижных звезд, и это предел, до которого может проникнуть взор человеческий, ибо еще выше вознесены райские кущи, обитель господа бога нашего, а также сферы неземного огня, музыки и гармонии..
– Святой отец! – прерывающимся голосом спросил Рено. – Раз Земля похожа на блин, значит где-то у нее есть край, с которого можно перейти на небо и подняться на него. Знаете ли вы, где такое место?
– Такого места нет, ибо небесная твердь не просто стоит на земле, но опускается на дно морское, и проплыть туда нельзя – сильные бури и ветры топят и отгоняют дерзкий корабль. Но впрочем, на востоке, на берегу моря Сирийского, где небо уже весьма невысоко, есть скала, с которой можно до неба допрыгнуть. Только трудно это, потому как грехи наши тяжкие тащат вниз. Души же безгрешные на небо и без того попадут, а прежде времени и без воли божьей туда не стремятся. Так что можно с уверенностью сказать...
Рено незаметно отошел. Он узнал все, что хотел, и понимал, что если дослушает до конца, то придется подавать францисканцу милостыню, а тратить полученные от священника медяки надо было более разумно. Костер был совсем готов, его оцепили вооруженные гвардейцы, отовсюду на холм стекался народ. Уже не один, а несколько доминиканцев ходили вокруг, раскладывая на поленьях листы каких-то рукописей, должно быть, еретических сочинений. Рено разглядел на листах рисунки со страшными хвостатыми звездами и многочисленными концентрическими кругами, вероятно, теми самыми бесовскими вихрями.
Рено с отвращением плюнул и пошел прочь. Он уже не хотел смотреть на казнь еретика, опасаясь, что тот своими страданиями пробудит в нем жалость. И без того его душа очистилась и утвердилась в первоначальном решении. Он все-таки поднимется на небо. Путь он теперь знает. Возле городских ворот Рено повстречалась процессия, везущая еретика. Еретик, одетый в желтое санбенито, расшитое пляшущими чертями, сидел на осле. Руки его были стянуты за спиной.
– Злодей! – крикнул ему Рено. – Злодей! Бога у людей отнимаешь! Последнюю надежду!..
Еретик поднял голову и взглянул на Рено. Ни злобы ни отчаяния не было в его взгляде. Так смотрят добрые, но бесконечно усталые люди, когда им вместо отдыха приходится снова вставать и куда-то идти. Еретик не казался старым, но его волосы и борода густо серебрились сединой.
Рено поспешно отвернулся.
– Маска! – пробормотал он. – Дьявольские козни!
Глава 3. КОНЕЦ ПУТИ
Азиатский берег смутной чертой темнел на востоке. Слабое дыхание теплого ветра доносило оттуда пряные запахи. Пахло листвой, цветами. Не верилось, что сейчас середина зимы.
Наступал тот час ночи, когда тьма особенно сгущается, поэтому Рено греб, ориентируясь по звездам, стараясь не смотреть на линию берега, которая могла обмануть взгляд.
Ему сильно повезло, что он, совершенно сухопутный человек, сумел попасть на генуэзский корабль, торгующий с восточными странами. Просто купцу был нужен плотник, и Рено понравился ему. В залог пришлось отдать все деньги, что Рено скопил за месяц работы в порту, зато теперь он был в виду сирийского берега и плыл на похищенной шлюпке, гребя ладонями, потому что весел в шлюпке не оказалось. Скорее всего, ему не удалось бы добраться до берега, но ветер вскоре переменился и стал дуть с моря все более резкими холодными порывами. Зубчатая стена скал постепенно вырастала, закрывала звезды, лодку ударило о камни и перевернуло.
Избитый волнами Рено выбрался на берег. Вокруг вздымалось к близкому небу множество скал. Оставалось только найти самую высокую. Наверху росли кусты, и Рено на ощупь наломал сухих веток. Но трут промок и не загорался, костра развести не удалось. Рено сидел мокрый, мелко дрожа. Потом ветер прекратился. Сразу усилился пьяный запах незнакомых трав, закружилась голова. Тьма еще больше сгустилась, небо надвинулось совсем близко, казалось, до звезд можно достать рукой. И Рено вовсе не удивился, когда одна из звезд тихо упала и подожгла собранные ветки. Бледное пламя взвилось, рассыпая сотни новых звезд, улетающих на небо, и осветило самого Рено и темную фигуру, сидящую напротив.
– Рената... – позвал Рено.
Она сидела неподвижно, не отвечала и глядела сквозь него отсутствующим взглядом.
– Вот видишь, дочка, как получается, – сказал Рено. – Далеко я зашел. Так долго шел, что даже забыл о тебе. Только это неправда, что забыл. Я все время за тобой шел, потому что ты счастье. Людям нельзя жить на свете без дочерей, и это не дело, когда дочери умирают раньше отцов. Вот и пошел я за счастьем. Пусть не себе, но хотя бы другим людям счастье принесу. Не знаю только, по той ли дороге иду, – добавил он чуть слышно.
Костер вспыхнул ярче и высветил еще одну фигуру.
– Нет, не по той, – сказала ведьма. – верный путь тебе указан, еще не поздно.
– Уйди, – сказал Рено, и пламя снова поднялось лиловым призрачным столбом.
– Молись и делай свое дело, – произнес отец Де Бюсси. – Как исправим людей, если погаснут наши костры?
– Счастье бред! Бойся ада! – прогнусавил пьяный монах.
– Будь благочестив, и все простится, – посоветовал лесник, обнажив в плотоядной усмешке длинные желтые зубы.
– Будь покорен, бог тебя не оставит, – прошептал Казимир, а белый балахон опустился сверху, навсегда скрыв его.
Снова полыхнул огонь, вновь раздвинулись призраки, освобождая место новой фигуре. С неожиданным удивлением узнал Рено лишь однажды на миг мелькнувшие перед ним темные глаза и седину, бегущую по волосам и бороде.
– Думай, – сказал еретик. – Думай сам.
– Иди за мной! – позвала ведьма.
– О чем думать ? – спросил Рено.
– О себе, о жизни, о том, куда идешь и как дошел сюда...
– Я привела тебя! – ведьма приподнялась, и темная шаль невидимой птицей забилась на проснувшемся ветру.
– Меня вел бог! – сказал Рено и сам удивился, как неубедительно прозвучали его слова.
– Думай...
Костер медленно погас. Небо над головой алело яркой утренней краской. Скалы острыми зубцами вставали из тумана. Одна из них была его.
Скала возвышалась над морем, белым острием вгрызаясь в голубизну утреннего неба. Она была по крайней мере на сотню шагов выше окрестных пиков, за ее вершину зацепилось случайное облачко. Со стороны моря скала круто обрывалась, мелкие волны лизали ее подножие. Рено осторожно выбрался на вершину, встал и огляделся. Здесь не было ничего, кроме душного влажного воздуха и белой стены тумана впереди. Снизу тускло просвечивали размытые очертания берега. Наверное, сейчас он должен помолиться. Вот только поможет ли молитва? Снимет ли с души хоть один грех, прибавит ли веры? Да и нужно ли ему замаливать грехи? Именно таким земным человеком должен он предстать перед глазами небесного владыки.
Рено, стараясь не глядеть вниз, перекрестился и что есть сил прыгнул вперед и верх. Плотная стена тумана расступилась, скрыв мир. И в ту секунду, когда Рено показалось, что он падает, он ударился грудью обо что-то твердое и покатое, упал на него, прижавшись всем телом, вцепившись скрюченными пальцами. Он неизбежно соскользнул бы, сорвался вниз, если бы не золото. Монеты сквозь тонкую обветшалую ткань впечатались в поверхность и удержали Рено. Один золотой вывалился в расползшуюся дыру и, звякнув, скатился вниз.
Рено отполз от края пропасти и немного передохнул. Но и потом он не решился встать на ноги, а пополз вперед на четвереньках. Туман понемногу рассеялся. Рено поднял голову, бросил взгляд окрест.
Он был на небе!
Бескрайняя равнина расстилалась перед ним. А над головой вздымалось уже не небо. Там угадывались бесконечные сферы, полные великой музыки и света. Музыка сотнями голосов охватила Рено. Причудливая мелодия, чуть шелестящая, казалось, проходила сквозь него, очищала и нежила. Хрустальная дымка восхитительного голубеющего оттенка поднималась снизу, смягчала глаза, притупляла острый свет. Но видно было далеко и ясно. И там, в безбрежной дали, чудесно сияла цель его путешествия: дворец, построенный из света и чистого огня.
Семь дней Рено шел, поднимаясь на небесный купол. Свод под ногами опалово мерцал, временами становясь почти прозрачным, и тогда можно было видеть лежащий внизу темный земной круг. Там люди мерли от голода на истощенных, залитых водой нивах, а здесь, сколько видел глаз, расстилались поля, покрытые густой и тяжелой пшеницей. Там умирали в черных корчах среди грязи и смрада, а здесь лазоревый туман укреплял тело, журчащая музыка нежила душу. Внизу в тесных городах истощенные мастеровые день и ночь готовили все, что может понадобиться земле и небу, пьяные бароны грабили их, сами не становясь богаче, и не было видно смысла земной работе и конца земной бедности. Здесь же всякий камень стоил дороже целой деревни, но не было никого, чтобы поднять этот камень.
– Кто сделал все это? – спросил Рено, и удивительная мысль пришла в его голову: Быть может, господь столь озабочен украшением и прославлением вертограда своего, что забыл о земле, изнывающей без его милостей. Значит, надо напомнить создателю о земной скудости. Рено ускорил шаг, ему казалось, что он стоит на месте, но огненные стены становились все ближе, вздымаясь на недостижимую высоту, и вот, наконец, Рено добрался к их подножию.
Здесь он первый раз остановился в затруднении: дверей не было. Врата были словно нарисованы на стенах струящимся пламенем, пройти сквозь них Рено не мог. Растерявшись, он стоял, не зная, как быть дальше.
Тут-то и подошел к Рено Ангел. Настоящий Ангел в одеянии из снежно-белого виссона, с огромными изогнутыми крыльями за спиной и прозрачным нимбом вокруг головы.
– Мюжик! – произнес Ангел, – Что ты здесь делаешь?
Рено, уже готовый пасть ниц, при этих словах медленно выпрямился и, глядя в знакомое лицо, проговорил:
– Прошу прощения за дерзость, господин Ангел, но мне нужно попасть во дворец.
– Ты подл и грязен, – промолвил Ангел, – ты даже не можешь правильно обратиться к благородному духу...
– Я все понял, господин Д'Анжель, – перебил Рено.
Он поклонился так низко, что Ангел не мог видеть, что он делает, и, нащупав монету там, где куртка протерлась всего сильнее, дернул. Выпрямившись, он показал Ангелу поблескивающий золотой. Ангел попытался выхватить его, но Рено был наготове и мгновенно зажал кулак.
– Золото будет вашим, – твердо сказал он, – как только я смогу поговорить с богом.
– Мерзавец! – прошипел Ангел. – Понимаешь ли ты, что стоит мне позвать силы небесные, и ты будешь ввергнут в ад?
– А деньги достанутся кому угодно, но только не вам, – закончил Рено.
– Негодяй! – великолепное лицо Ангела исказилось гримасой. Потом он, словно отряхивая что-то, похлопал крыльями и презрительно бросил:
– Ступай за мной.
– Они прошли через раскрывшуюся стену, и Ангел повел Рено по блестящим коридорам небесного дворца. Медные скобки на башмаках Рено звонко цокали по бриллиантам, устилавшим пол.
– Не думай, что ты подкупил меня, – не оборачиваясь говорил Ангел. – Я беру эти деньги потому, что мне нужно поддерживать достойный образ жизни. Древностью я равен Архангелам, я создан в один миг с ними. Чтобы стать Архангелом, мне недостает только золотого нимба. К сожалению, на небесах есть все, кроме золота...
Рено не слушал. Он шел за Ангелом, кроша каблуками бриллианты, шел, уже зная, что его опять обманули, и все-таки шел, чтобы пройти путь до конца. Глаза застилал кровавый туман бешенства, он мешался с небесной дымкой, превращая ее в гадкую коричневую зелень. Вновь нахлынуло ощущение, что это не в первый раз, но теперь Рено знал, когда так было. Они остановились возле занавеси из прямых разноцветных лучей, и Ангел прошептал:
– Господь там. Давай золото...
Рено осторожно выглянул. Стены из сапфиров и кованного серебра окружали, казалось, целую площадь. Витые колонны из лилий и нарциссов поддерживали теряющийся в высоте купол. Зал был полон небесных духов. Серафимы, Силы и Херувимы окружали престол владыки. Господь восседал на троне, – Рено сразу узнал его, он был очень похож на изображения в храмах, только остроконечная бородка по-модному загнута вперед.
– Деньги давай! – просипел Ангел.
Рено оттолкнул его и, отдернув взвихрившуюся северным сиянием занавеску, выбежал на середину зала.
Его появление было подобно камню, врезавшемуся в гладкую поверхность цветущего пруда. И как ряску раскидывает от упавшего камня, так духи отшатнулись от человека, и Рено один очутился напротив бога.
Десятки раз за свое долгое путешествие Рено представлял, как он припадет к ногам спасителя, как вместе с рыданием вырвется из его груди крик: "Господи!", и как остановятся на нем обжигающие и бесконечно добрые глаза.
Казалось, сбылись все мечты, он стоял перед богом, но то ли слишком много прошел он по земле, или слишком долго жил свободным человеком, но колени не сгибались, а глаза, видевшие бездну неправды, не опускались ниц. Рено стоял, широко расставив ноги, и прямо смотрел в лицо вседержителя.
– Ты видишь, – сказал он наконец, – ты все видишь и знаешь, а мы на земле темны и немощны разумом...
При первых звуках человеческого голоса сидящий на престоле вздрогнул, брови его изумленно поползли вверх.
Рено говорил, сначала глухо, потом все громче и тверже:
– Я пришел, чтобы спросить тебя: "Почему?" Почему умирают дети, даже безгрешные младенцы? Почему на свете так много злых, ведь ты создал всех, значит, и их тоже. Зачем голод и мор, для чего костры и убийства? Страшно жить в царстве твоем, господи!
Наконец тот, к кому обращался Рено, сумел, ухватившись скрюченными пальцами за подлокотники, встать. Рено замолк, почувствовав вдруг, какая глубокая, сверхъестественная тишина повисла вокруг.
– Это же... – растерянно произнес господь, – это же прямо, я даже не знаю что... Откуда ты взялся? Что тебе надо?
– Господи, крик мой – вопль всей земли...
– Так и вопили бы себе внизу. Места что ли мало? Ох, знал я, что и сюда доберетесь, настырное племя! А ты подумал, для этого ли я спускался на землю, для того ли проповедовал смирение, муки принимал? Понимаешь ли ты, – голос его сорвался, – что трое суток моей вечности пришлось отдать страданиям! Взгляни, шрамы еще можно рассмотреть. А как безбожно скучно там! Но я терпел! И велел терпеть вам. Меня никто не заставлял, я сам пошел на это, чтобы вы, мужичье, серое быдло, жили смирно, повиновались власти, ибо власть есть опора, чтобы не лезли грубыми лапами куда не просят. Какое мне дело до ваших хвороб? Лучше всего было бы, чтобы все вы передохли, да только тогда работать будет некому. Ах, непокорные скоты! Почему ты здесь, а не на барщине? Когда последний раз платил десятину? Забыл?! Богу – богово, – говорю я, – а кесарю – кесарево.
– А людям? – спросил Рено.
На минуту вновь воцарилась тишина, потом господь уверенно и даже с некоторым удовлетворением заключил:
– Еретик. А может, и вовсе безбожник. Ты подумал, на что покусился? Ведь на том мир стоит! – Бог пожевал губами и уже тише добавил: – Откуда иначе у имущих богатства возьмутся?
Злая бессильная ярость захлестнула Рено. Он попытался скинуть куртку, словно перед схваткой, но под пальцы все время попадали золотые кругляки, которые он так бережно нес, чт

их дрожать, как руки становятся слабыми, как весь он превращается в марионетку, которую можно дергать за нити.
Рено притащили в комнату со сводчатыми потолками, кажущимися особенно низкими после обители бога. Невидимый конвоир опрокинул Рено на твердые доски, раздался долгий скрип: вокруг шеи и ног сомкнулись брусья колодок. Пахло как в кузнице: гарью и железом. Рено лежал на спине, связанные сзади руки больно давили поясницу. Было особенно страшно лежать незащищенным животом вверх. Кто-то возился неподалеку: приглушенно звякало железо, шумно дышали меха. Потом дверь скрипнула, и звероподобный, совершенно не райский голос проревел:
– Дрова будут?! Самому мне за ними идти, что ли?
Тогда Рено, царапая подбородок о шершавое дерево, повернул голову. Достаточно было одного взгляда, Рено сразу узнал это место. Он повернул голову сильнее и увидел тяжелую железную дверь. Дверь отворилась, в камеру, неся на спине вязанку дров, вошел человек. У Рено захватило дыхание. Он увидел самого себя. Тот, другой Рено, двигался, еле переставляя ноги, голова у него была опущена, а лицо не выражало ничего, кроме покорности и тупого отчаяния.
Рено, зажатый в колодки, задрожал.
– Рено! – выдохнул он, – Рено, взгляни на меня, слышишь, это же я, Рено!
Рено с вязанкой за плечами, не меняя шага, подошел к очагу, сбросил вязанку. Рено лежащий вдруг до ужаса отчетливо вспомнил, как это было с ним. Он неожиданно осознал, как нужно, чтобы тот, с дровами, узнал его. Тот Рено казался бессловесной скотиной, послушным рабом, но Рено чувствовал, какая боль, отчаяние и готовность действовать теснятся в груди ничтожного с виду человека. И все это уйдет на то, чтобы идти к пустому богу и бесславно погибнуть здесь!
– Рено! – кричал он, уверенный, что если тот сейчас поднимет голову, то все мгновенно изменится, станет понятным, и выход найдется.
– Ты должен посмотреть на меня, Рено! Немедленно подними голову!
Другой Рено стоял у очага, спина его чуть заметно дрожала. Рено казалось, что сейчас он повернется, но тот выдернул ремень из-под поленьев и пошел к приоткрытой двери.
– Рено!!! – отчаянно выкрикнул Рено.
Дверь лязгнула.
В бешенстве Рено начал извиваться в колодках. Так вот почему он чувствовал тогда, что это навсегда! Но для чего же он шел, зачем все муки и великое знание, пришедшее к нему?!
– Ты не бог! – закричал Рено в серый потолок. – Ты лгал, будто твои пути неисповедимы! Я их знаю! Даже полена дров ты не можешь принести сам! Ты ничтожен, все, что у тебя есть, – сделали люди, а ты крадешь их труд и потому ненавидишь их, но уничтожить не можешь, потому что без них не сумеешь прожить. Ты бессилен!
Он изо всех сил напрягся, колодки, хрустнув, соскочили, Рено упав с топчана, ударился грудью в полупрозрачный голубой пол. Долгий звон наполнил вселенную, по голубой тверди прошла трещина. Рено бился кулаками, головой, всем телом, бессвязно-негодующе крича, бился так отчаянно, что небо не выдержало. Оно раскололось, Рено полетел вниз. Ослепляющее пламя охватило его, потом он звонко ударился о твердое, разбившееся от удара на миллионы осколков. Словно рой искр метнулись в разные стороны тучи звезд. Рено падал, пробивая одну за другой стеклянные сферы; освобожденные планеты срывались с них и уносились в пространство, закручивая сложные спирали, которые уже видел Рено на сожженных листах.
А снизу надвигался огромный шар Земли. Он вырастал, загибался чашей, неудержимо тянул к себе. Внизу обозначились пятна лесов и полей, узкие дорожки рек. Величественно синело море. На какое-то время Рено показалось, что падение прекратилось, и он просто висит на огромной высоте, а Земля тихо вращается внизу. Но потом он различил дома, дороги и отдельные деревья, земля вдруг оказалась устрашающе близко, а верхушки деревьев, выросшие до нормальных размеров, прыгнули ему навстречу.
Рено упал на маленькую полянку возле бьющего из под камня родника. Почва вокруг была усыпана мелкой галькой, и Рено в кровь разбил колени и локти. Он поднялся, обмыл холодной водой ссадины и огляделся. Место было знакомое: над голыми вершинами деревьев поднимались башни замка, а совсем неподалеку стоял его дом. Обгорелые стропила тянулись к небу, словно бессильно грозящие, сведенные судорогой руки. Небосвод возвышался над миром незыблемый как всегда, но за его кажущейся твердью Рено угадывал иное.
Рено зашел в дом, перебрал уцелевшие остатки барахла, на которые не позарились соседи, потом вышел на дорогу. Он не скрываясь пошел мимо замка и дальше, через леса и болота, через деревни, разграбленные войной, голодом или эпидемиями, через заваленные снегом горы, в солнечный просторный город, где ветер уносил с холма остывший прах седого еретика. Шел искать его учеников и последователей – должны же у него быть ученики и последователи!
Шел, потому что твердо верил в его правоту и знал, что нет в мире бога.

много букв...но осилила ))) ВАУ!!!! просто ВАУ!!! пока слов больше нет

Я бы не сказала, что рассказ такой выдающийся.. Если рассматривать с точки зрения повествования, рассказывания, то читается он быстро, но с точки зрения содержания – ничего нового. Абсолютно... Полная бессмыслица. Идея о том, что человек выше Бога и тому подобная чушь...Высказано давным давно и много раз обмусолено. Одним словом – абсолютно банальный рассказик, не несущий в себе ничего ценного и ничего глубокого.

Текст удалён модератором.

Я тоже недавно рассказик написал из раздела фантастики. :)
Рассказ о том, как Бас и Электрогитара спорили, кто круче.

Однажды в звукозаписывающей студии Бас-гитара и Электрогитара затеяли спор о том кто из них в группе круче и важнее.

– Я Бас-гитара вообще осуществляю взаимодействие между ударными и другими инструментами, с гитарами кстати тоже!
– Ой, ой! Какие мы важные. Я Электрогитара. Без меня музыка кажется безжизненной и серой.
– А кто будет выполнять ритмическую и гармоническую функции? А так же помогать создавать атмосферность произведения? Ты что ли со своим скрипом-писком? Не смеши мои лады детка!

Электрогитара насупилась, струны её натянулись от злости, но она продолжила спор.

– Слышь ты выкидыш контрабаса! Помолчи лучше. Ты своими струнами-канатами только и можешь играть "бум-бум-бум". Твоя мелодичность и звук подходят только для дешёвой кислоты! А вот я мелодии играю, просто слух радуется. В умелых руках Майкла Эммота из Arch Enemy, играю неподражаемые соло-партии. Так-то!!!
– Слушай сюда, балалайка-переросток, даже не думай моего предка контрабаса оскорблять. Между прочим Лео Фендор потрудился, чтобы получился более лёгкий и транспортабельный инструмент – получился я. На тему мелодичности, вспомни какую я партию, на пару с Клифом Бёртоном из Metallica играл! "(Anesthesia) Pulling Teeth" до сих пор остается непревзойденным басовым соло. Использовали мы тогда Дисторшн/Овердрайв – эффект перегрузки, используемый в основном для гитары.
Также не забывай про Алика Грановского из Мастера. Блистательные соло мы с ним выписываем.
Именно без меня не было бы бессмертной ритмсекции бас/ударные.
– С тобой уснуть можно, болтун. Между прочим, некоторые направления в металле можно различить по тому какой звук издаю я. Speed metall – играется на высоких скоростях и включает в себя огромное количество гитарных поливов. Trash metall – менее быстрый, звук гитары отрывистый, так называемое "стакатто".

От речи Электрогитары у Баса включился комбик, который был оснащён 18-дюймовыми динамиками, они наилучшим образом передают звучание бас-гитары.

– СКОЛЬКО РАЗ НУЖНО ЧТОБЫ Я ПОВТОРИЛ, ЧТО ОСУЩЕСТВЛЯЮ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ МЕЖДУ ИНСТРУМЕНТАМИ....

В это время от звука Баса в студии тряслись стены, с полок падали диски.

– .... ВСЁ МОЕ ОБОРУДОВАНИЕ ПОЗВОЛЯЕТ ИГРАТЬ СОЛЯКИ "ПО-СВОЕМУ", КОНЕЧНО, ТАК ЧТО ЛУЧШИЙ ЗДЕ...

Вдруг дверь открылась, и в помещение зашел человек.

– Ой, здрасьте!! – в унисон произнесли Бас и Гитара.

В общем я за него переживаю. Этот рассказ я написал в Крыму в 1996-7? не помню...
Как говорят байкера – после тебя еще тоже проедут мотоциклисты....

Мёртвый сезон, или как всё начиналось.

Начиналось всё, как всегда, С 0, даже не с 0 а так, с –1. Море, вседозволенность, и вокруг всего этого мёртвая тишина давно ушедших в ночь и в никуда городов.
Ну что, выпьем? Спросила ты тогда. А что я мог ответить. Море закончилось, и вокруг были только скалы. Потом в это время начался шторм. Море било нас нещадно, и мы еле вырвались в сухое место, еле добежали до раскаленного солнцем грота.
Там тихо и спокойно.
А если я вломлюсь к тебе в спальню ночью – как это будут выглядеть...?
К тому же я почти ничего не помню. Помню море – брошенные темные очки, темная полоска загара на руке и до рези в глазах белое солнце и задорный взгляд в небо – не догонишь.
Я медленно сглатываю слюну. Я в полной тишине. Вокруг тишина – гробницы, Египет, нет ты даже не представишь этого. Ты сейчас далеко – в гламурной дали – а тогда нас писатели оставили подыхать на берегу в поисках забытых истин в надежде на то, что все что они писали – окажется правдой. Для нас? Моего поколения? И какого поколения?
Глушащего водку, и всё... Нет такого поколения. Есть только они – все – и есть единицы – МЫ.
С далями покончено. Не лезь туда – табу. Не стоит .....
Я вижу – опять тебя заносит на поворотах – тебе весело. Я еду сзади. Но – с кем это было с тобой, со мной – и в какой жизни? Не помню, забыл. Очки, беззаботность, никого не пущу к себе, никого.
Да и зачем? Время двигается слишком медленно, да и я не приспособлен для такого рода подвигов. Я смотрю в даль и вдыхаю гниль отлива я любил здесь много и меня забыли.
Ментовские подвиги, ботинки, грязь на спине от сапог – невесёлое будущее. Лет 15 точно обеспечено, но зато там – далеко – стоит посмотреть! – ничего неделание. И тянется нить aреадны дальше, бьется о дно мраморной пещеры.
Звон стоит от твоих шагов. Я смотрю в небо через узкую полоску света, бъющюю свозь стену. Стоит смотреть под ноги, тут могут быть осколки выкроенных пород. Мысли опять сбиваются с толку и невольно тянуться туда, к морю – где там мой байк?
Какого чёрта я не поехал в Москву? И зачем я об этом думаю? Ведь всё равно никуда не денешся от постоянной шумихи, не сможешь забыть эти рассветы... закаты, кстати, я люблю меньше. Странно – поменялись вкусы. Я теперь немного пройдусь – Ладно? Посиди тут? ОК!? Скоро всё равно уезжать. Я не могу спровоцировать расставанье, вызвать чувства. Да и затем мне это надо? Разве что ради тебя, я т е б я л ю б л ю . И всё.
О да!. Чуть не забыл, после восклицательного знака надо ставить точку.
Мы так стремились друг к другу, что чуть не умерли,
А все из-за чего?
Я давно перехожу дорогу на красный. А ты всегда в темноте. Иллюзия?
А ты попробуй поживи со мной хоть чуть– чуть, еще миг пожалуйста. Как в старом добром блюзе – продли минуты счастья. Я хочу тебя. А ты спишь. В те времена модно было хотеть. Именно хотеть... и не мечтать!. Вот у меня будет все хорошо. Хотеть в ущерб всему.
Я медленно выдыхаю. Вступаю в область непривычного, нового, меня уже затачивают по другому. Я уже не принадлежу тебе, себе, – я вру. Я принадлежу себе 2 дня. Вперед. И тебе наверно это нравится. Я возвращаюсь из Крыма. Полуголодный в неизвестно каком смысле. Полу молодость...? Это прекрасно – знать, что тебя ждет впереди... очередной раз это здорово. Привет, моя молодость, я тебя хочу, я тебя жду. Полнота твоя и моя заставляет нас нестись к свету, к далям, неизвестно, еще к чему, ради чего.
Любовь всегда приходит ко мне только после того, как я устою...
Пусть идет, ближе, сейчас.

Текст удалён модератором.

« Ercin:

Кто нибудь что нибудь скажет)?
Мне нравится.

Скажем-скажем, не волнуйся, дай только прочитать. ;)

Вот тоже нашел свой старый рассказик. Может кому будет интересно. Сразу предупреждаю, что дохера ошибок, опечаток и прочей хуйни. Дальше много букв. :)

1. Сознание неспешно возвращалось, выхваченное из сна каким-то громким, монотонным звуком. Сон медленно улетал, растворясь в хлынувшем со всех сторон свете. Я наконец понял, что звонит телефон и только протянул руку, как звон прекратился.
Неужели я уже умер? Не может быть, рай или ад не должен находиться в моей комнате. Значит я проснулся вот уж никак не ожидал. Да и зачем спрашивается. Я медленно поднялся с кровати, голова кружилась и все мышцы слушались с трудом, долго я спал. Я так хотел, чтобы все закончилось во сне, чтобы ничего не видеть, не чувствовать – раз и все, навсегда. А там, не знаю что, но уж наверно лучше чем здесь.
Я сходил в ванну, с огромным трудом нашел все гигиенические средства, умылся побрился... в общем хоть как-то стал походить на человека. И кто же это звонил интересно, кому я обязан своим чудесным спасением, какому герою. Да и чего я телефон не отключил спрашивается.
Звонившей оказалась некая девушка, живущая в соседнем районе, я ее точно не знал да и никогда не видел. После недолгих раздумий, я все же решил навестить ее и узнать зачем она помешала моим замыслам. Зря что ли я спал 3 месяца? А тут этот звонок, и снова надо жить и постоянно думать о надвигающейся смерти, которая уже совсем не за горами.
Передвигаться по квартире было не очень приятно, кругом лежал толстый слой пыли, на котором оставались следы моих босых ног, я мог ходить не задевая пыли, но зачем, теперь поздно, все поздно. Кое как найдя хоть какую-то одежду, я вышел на улицу и тут оказалось, что ночь на дворе. Конечно, в квартире я и не заметил, шторы были плотно задвинуты, свет почему-то горел, хотя я без труда мог видеть в темноте. Наверно я и сейчас бы не заметил, какое время суток, если бы не зведы. Как давно я не видел звезд! Да я вообще давно ничего не видел, даже снов.
Девушка жила не так далеко и я решил пойти пешком, прогуляться. На улице было достаточно тепло, то тут то там попадались подвыпившие компании, молодые парочки, повыползавшие из дома с наступлением весны. Через сорок минут я был на месте. Вот ее дом, мрачного вида серая десятиэтажка, таких давно не строят. Я стал определять ее точное местонахождение, но оказалось, что в квартире моей спасительницы нет. Я взглянул на часы, половина третьего, на месте ее родителей я бы волновался, но в квартире свет не горел и все крепко спали. Прощупывая своим вниманием местность вокруг, я наткнулся на А..., так ее звали, в полутора километрах от дома, около метро, наверно возвращалась домой с какой-нибудь дискотеки. Стало любопытно и я начал погружаться в ее память, выясняя что она делала последние несколько часов. Но, ничего не получилось, все ее мысли блокировал страх и отчаянье, которые она переживала. Я спокойно это отметил, как-будто решая задачку на уроке матиматики и уже начал думать как прорвать эту блокаду... Стоп, похоже у нее там крупные неприятности, я должен застать ее живой. Бежать к метро времени не было, ловить машину тоже, да и зачем. Я прицелился полушче, выбирая место перемещения, в котором ни с кем не столкнусь и начал перемещаться.
Успел я как раз во время. Я переместился за палатками около метро и, выходя из своего укрытия увидел А..., окруженную тремя молодыми людьми, то ли пьяными, то ли наркоманами, не важно. Я стал подходить ближе (еще за палатками я стал невидимым) и оценивать опасность ситуации. Хотелось обойитсь без мордобоя и тем более убийств. Пока все шло мирно, если можно так выразиться, по крайнер мере руки парни не распускали.
– Так может все таки проводить? А то тут всякие ходят, – предложил один из парней.
– Нет, нет. Я вам уже сто раз сказала, до дома два шага. Можно я пойду? – девушка явно была испугана, я-то чувствовал, хотя она неплохо держалась.
– Почему бы не постоять, с нами не поболтать? – расцвел в улыбке другой, – куда спешить, раз до дома два шага?
Мне надоело ждать окончания диалога и я вешел из невидимости в трех шагах от ближайшего парня.
– Ребята, не волнуйтесь, я провожу, мы живем рядом, – ребята нахмурились, а девушку немного отпустил страх.
– Вали давай, с нами надежнеее будет, – это первый, здоровый, под метр девяносто, точнее метр восемдесят восемь и 94 киллограмма веса.
– Молодеж, шли бы вы спать, мамы поди волнуются, – я уже понимал, что драки не избежать, у всех троих уровень агрессии резко подскочил, – не хочу заставлять докторов лечить подобное вам дерьмо.
На какой-то ответ я не рассчитывал, его и не последовало, все трое, позабыв о девушке двинулись на меня, у двоих даже появились ножи. Знали бы вы с кем связались давно разбежались по домам, но свой выбор вы сделали. Я мог убить их одним взглядом, но лучше обойтись без жертв. Первый уже подошел на расстояние удара, замахнулся, здоровенный кулак обутый в костет просвистел над левым ухом и я ответил. Без всяких акробатических фокусов пригнулся и ударил с левой в правый бок. Парень отлетел на пару метров, упал держась за бок, я сломал четыре ребра. Двое других не на долго растерялись, но не отступили, первый бросился на меня с ножом, второй бросился к девушке, которая до сих пор стояла рядом, прижав ладони к лицу. Я перехватил руку с ножом, сломал кисть и отбросил парня метров на десять в сторону, больше он не соперник, отрубился еще в полете от болевого шока. Третий в это время уже схватил девушку и прижал нож в ее шее.
– Ей, мужик, отвали, а то порежу? – голос парня заметно дрожал.
– С террористами переговоров не ведем, – я тут же исчез, парень не веря глазам тупо вертел головой, и появившись у него за спиной, вызватил нож и всадил ему в бедро по самую рукоятку, жить будет.
На этом А... исчерпала свой запас храбрости и рухнула в обморок. Я умел убивать и калечить как никто другой, но доктор из меня был некудышный, я поднял ее на руки и через пару секунд мы были у меня в квартире.
Девушке по-прежнему была без сознания, я положил ее на кровать и пошел на кухню за водой, попутно наводя порядок в квартире, естественно не веником или тряпкой. Стакан я нашел с трудом, кухня была фактически пустой, я давно не ел и не пил, да и на кухню не заходил тоже. Налив в стакан подозрительно мутной воды из под крана, я поспешил обратно в комнату.
Когда я вошел моя гостья уже очнулась и сидела на кровати, треся головой, и вид у нее был испуганный и удивленный. Я оставил стакан висеть в воздухе, сам того не заметив, и направился к ней. Похоже она меня узнала, по крайней мере не стала кричать и звать на помощь.
– Где я? Что я тут делаю? Я наверно отключилась? – девушка сходу забросала меня вопросами.
– Ты у меня дома, – начал было я.
– А те, ну которые... Все в порядке? Они вас... ножом, – все таки она заметно волновалась.
– Все в порядке, они ушли, а ты действительно отключилась, пришлось привести тебя сюда, я не знал где ты живешь, – пришлось немного соврать, ну чтож, это не самый страшный постурок в моей жизни.
– Спасибо вам, мне домой надо. Где я нахожусь, в каком районе?
– Домой конечно, но ведь ночь на дворе..., – я опять не успел закончить.
– Да, да. Но... как же я, маме что скажу?
– Позвони, скажи, что у подружки осталась, – я протянул ей телефон, – переночуешь у меня. Если не боишься.
А... неуверенно взяла телефон, покрутила в руке, посмотрела на меня и заглянула в мои глаза. Не знаю что она там увидела, но через несколько секунд раздумий она начала набирать номер. Я не стал слушать, пошел на кухню, прихватив по дороге висящий в воздухе стакан. Когда я вернулся, она уже закончила разговор и сидела на кровати скрестив ноги, почти в позе лотоса, наморщив лоб. Она о чем размышляла, не хотелось читать мысли и я решив подождать, меня она пока не замечала. Поразмышляв еще несколько секунд, она повернула голову в мою сторону у неуверенно улыбнулась.
– Сколько время сейчас? У вас часов в доме нет? – она посмотрела по сторона, показывая, что ищет часы.
– Почти три часа. А часов действительно нет, они все время напоминали мне о смерти, я выбросил.
– Да вы же молодой еще, какая смерть? Вам жить еще...
– Месяц, – почему-то захотелось все рассказать, – еще месяц.
– Как? – мне явно удалось ее удивить, – У вас неизлечимая болезнь? СПИД? Или...
– Нет, нет. Просто мое время вышло, – я повернулся к ней спиной и дал ей время на размышления, делая вид, что придаюсь воспоминаниям.
– Но, но... Я не понимаю как...
– Да и зачем тебе. Утром ты уйдешь и никогда меня не увидешь. Я только хочу узнать, зачем ты звонила мне? Зачем прервала мой сон?
– Звонила? Вам? Я не...
– Звонила, звонила. Я не ошибаюсь, может номером ошиблась.
Похоже я заставил девушку задуматься, она подперла кулаком подбородок, наморщила лоб, всем видом показывая, что вспоминает что-то.
– Вчера, – она замолчала на несколько секунд, раздумывая, – да точно вчера. Я с парнем познакомилась, телефон он оставил, а сегодня я только по этому номеру звонила. Но трубку никто не поднял.
Она достала откуда-то свою сумочку, вытряхнула содержимое на кровать. После не долгих поисков она передала мне помятый листочек. Давненько меня так не удивляли – на листочке было написано мое имя, мой же телефон и, что самое странное, написанно моей рукой.
Наверно я долго стоял, таращась в зариску, но наконец отрвался.
– Кто тебе это дал? – чуть ли не по буквам выговорил я.
– Я же сказала, понакомилась с парнем...
– С парнем? А как выглядел парень, где познакомились?
– Самое странное, я совершенно не помню как он выглядел, ну просто начисто не помню. А познакомились, – ее голос стал почти шепотом, – я... я не знаю, не помню.
– Хм. Забавно получается. Номерок-то действительно мой и имя, и даже почерк. Во как. Получается, ты со мной знакомилась и не ты, не я не помним. Так чтоли?
А... так ничего и не ответила, отвернулась и задумалась о чем-то своем. Так прошло несколько минут, потом она сказала что хочет спать и не ждя приглашений растянулась на моей кровати, пожелав мне приятных снов.
Воспоминания, они опять возврашались, единственное что у меня осталось и самое страшное.

2.
За окном опять лил дождь, а я сидел на подоконнике и тупо смотрел как капли падают в лужи, оставляя круги. Было в моем занятии что-то успокаивающее, я даже смог некоторое время думать исключительно об этих самых каплях. Но это продолжалось недолго, через пару минут в голове снова начал мелькать ее образ, а я снова начал бить кулаком по стене в полном бессилии что-то исправить. На свете столько девушек, многие красивее, умнее... но почему-то мне была нужна она одна. И почему-то я ей был совершенно не нужен. Я уже не мог вспоминать все подробности моих попыток, все ее отказы, не было сил снова все это переживать. Оставалось только смотреть на льющийся сверху дождь и мечтать о смерти, о другой жизни в другом мире... да о чем угодно, только бы не о ней. Это продолжалось довольно долго, во всяком случае, на улице начало темнеть, а когда я сел вроде было утро. Хотя в последнее время все смешалось: день и ночь, свет и темнота. Я бы так и сидел, пока наконец не уснул бы от усталости, но в дверь позвонили. Глупая надежда, что это может быть она заставила меня пойти открыть дверь. Я не спрашивал кто там, не смотрел в глазок – ничего хуже, чем уже есть я не мог представить.
За дверью стоял мужчина, на вид лет 35-40, с короткой стрижкой, в черном плаще, но абсолютно сухом, не смотря на дождь.
– Чем могу помочь? – кое как выдавил я.
– Скорее помочь смогу я. Разрешите зайти?
– Ну, заходите, – чего мне было терять, может хоть умру быстро.
Но похоже, незнакомец не собирался меня убивать, он быстро сориентировался и прошел в комнату пока я возился с дверью. Когда я вернулся он мирно сидел в кресле и попивал какой-то напиток ( откуда взял-то? С собой чтоли принес?) из хрустального стакана, доставшегося мне чуть ли не от бабушки. Я присел в кресло рядом и не успел открыть рот, как незнакомец проговорил:
– Итак. Я могу помочь. И ты знаешь в чем, – он откинулся в кресле и наклонив голову, взглянул мне в глаза. Только сейчас я заметил, что зрачков в них не было, только густая тьма с легким блеском. У меня даже мурашки пробежали по спине.
– В-в чем? – мой голос предательски дрогнул.
– Скорее в ком, – его лицо неожиданно оказалось совсем близко, а в глазах блеснул настоящий огонь, я отшатнулся, – ты ведь знаешь о ком я... И ты совсем отчаялся ее добиться я помогу тебе.
– Каким образом? – ничего глупее придумать было невозможно.
– Я дам тебе то, чего тебе не хватает – деньги, власть, красоту. Чего тебе не хватает? К сожаленью подарить тебе ее любовь я не могу.
– Но... Кто вы? Дьявол? Хотите купить мою душу?
– Твоя душа мне не нужна, хватает уже имеющихся, поверь мне. Да, в сущности, я ничего от тебя не хочу...
– Но?
– Ты прав, но за все надо платить – ты проживешь три года и... все!
– Три года? Умирать в 23 не рановато ли?
– Хочешь поторговаться? Не получиться, таков закон и не я его придумал. Три года жить так, как ты хочкшь или пятьдесят лет доживать – есть над чем подумать.
Да уж. Задуматься и правда было над чем. В последнее время жизнь превратилась в полный кошмар. Череда бесконечных серых дней тянулась и тянулась. Я еще мог как-то заставить себя сходить в институт, погулять, но... там уже от меня начали шарахаться. Я не скем не разговаривал, не снимал темных очков, скрывающих последствия бессонных ночей и не реагировал ни на какие события. Еще бы чуть-чуть и я бы или угодил в психушку, или вышел бы однажды на улицу через окно. Так что же теперь терять? Три года. Ну пускай будут три года, я никогда не боялся смерти, а теперь подавно.
– Я принимаю ваше предложение.
– Прекрасссно, – прошипел мой гость и улыбнулся, показывая острые хищные клыки и раздвоенный язык, – я не сомневался, что ты согласишься.
Гость поднялся с кресла, сделал шаг, поднял правую руку иисчез. И никаких тебе подписей кровью и прочей чертовщины.

3. Я всю ночь не спал, а только думал, благо подумать было над чем. Откуда у нее взялся мой телефон? Получается, я сам дал. Забавно. Лунатик я что ли? Нет, что-то тут не то. Во сне познакомиться, дать телефон – слишком сложно все это. Тогда это сделал кто-то другой. Неужели мой таинственный гость постарался? Ему-то зачем. Странно, я ведь до сих пор не знаю кто он и самое главное, зачем он все это затеял. Наверное, никогда и не узнаю.
Я вошел в комнату, А... по-прежнему спала. Подойдя поближе, я решил повнимательней рассмотреть свою спасительницу, вчера было не до этого. Она была вполне в мое вкусе – правильные, женственные черты лица, темные волосы, зеленые глаза (это я отметил еще ночью), длинные ресницы, подергивающиеся во сне.
Я не смог сдержаться и сегка прикоснулся к ее волосам. От этого движения А... проснулась и взгянула на меня так что я понял... Я понял наконец зачем проснулся. Чтобы видеть эти глаза, держать эти руки, целовать эти губы. Но остался всего месяц – пронеслось в голове, всего каких-то жалких 30 дней.
– Ой, а сколько времени? – казалось она и не спала, а только закимарила на полчасика, никой сонности в голосе не было и в помине.
– Почти девять, – задумчиво проговорил я.
Казалось, что меня околдовали, я продолжал сидеть на краю кровати и думать не понятно о чем. Мысли сменяли одна другую с такой скоростью, что я совершенно ничего не понимал. В это время А.... ходила по квартире, что-то собирая, причесываясь, заглядывая в маленькое зеркало, которое наверное извлекла из своей сумочки. Тут я понял, что она делает – она собирается уходить. А... все бегала туда сюда, поправляя одежду, что-то спрашивая, подводя глаза на ходу. Я ничего не соображал. Наконец она закончила, подошла ко мне, поцеловала в щеку и улыбнулась.... Что она сказала я так и не понял. Она ушла.
Она ушла, а я остался сидеть на кровати и думать. Неужели все повторяется? Неужели все опять как тогда? А казалось, все у уже в прошлом и впереди только неминуемая и очень близкая смерть. А все как тогда...

4. Мой гость давно ушел и казалось это был просто сон, игра воображения. Может правда я сплю? Я достал из кармана очередную монету и без труда сложил ее вдвое, бросил на стол, к куче таких же. Стрелки продолжалт идти назад, как я того захотел, но это всего лишь стрелки, они не способны изменить ход времени. Три года, три года, три года – в голове вертелось только одно.
Я не помню как оказался в метро, но я точно знал куда мне ехать. Конечно к ней! Но что я ей скажу? Столько всего было сказано. Но теперь, теперь все изменилось и я не такой как раньше, я лучше. Мои размышления прервали выросшие передо мной турникеты метро. Покупать карточку? Нет уж, только не сегодня! Я смело пошел вперед, проскочил, даже не заметив, сработал ли турникет.
– Молодой человек, документы предъявите, – передо мной стоял молодой парень в милицейской форме, не далеко стоял еще один, постраше и протирал платком вспотевшее лицо.
– Я дома забыл, – буркнул я и собрался идти дальше, но оба стража порядка уже стояли на моем пути.
– Документы, – уже строже сказал старший.
Напряжение последних часов наконец нашло выход и я со всей силы ударил ближайшего противника. Кулак казалось вошел не в тело, а в подушку, послышался хруст костей. Человек мешком упал возле экскалатора, другой склонился над ним, щупая пусль, а уже бежал вниз. Я уже почти добежал до конца экскалатора, как сверху раздались выстрелы, наверное пульса не было. Рядом со мной упала женщина, пуля попала ей вспину, кругом раздались крики и тут все исчезло.
Я стоял около ее дома, не понимая как тут оказался, тогда я еще не знал на что способен. Рукав куртки был забрызган кровью, но в меня ни одна пуля не попала. Я снял куртку и бросил в стояший не подалеку мусорный контейнер, не хотелось появляться перед ней в таком виде. Сделав первый шаг в сторону подъезда, я задумался. А что изменилось? Я могу убивать людей одним ударом, могу перемещаться по городу без метро, могу еще много всякой ерунды, но что я могу дать ей? Я остановился. Безумно захотелось найти моего гостя и спросить его: " А что дальше???". Несколько минут назад я убил человека и даже ничего не почувствовал. Все произошло как во сне или компьтерной игре. Задумавший, я сунул руку в карман и наткнулся на какой-то плоский прямоугольный предмет. С замиранием сердца я вынул руку. Это был паспорт...
К ней я конечно не пошел. Взяв в магазине две бутылки водки, я переместился в свою комнату. Не знаю как я это сделал, стоило только захотеть и я уже был там. Родители были на даче и никто не заметил моего неожиданного появления. Водка пролетела за пол часа, но я даже не почувствовал опьянения. Перед глазами стоял убитый парень, его последний предсмертный взгляд, который казалось молил меня о пощаде. Я взглянул на правую руку и окаменел – она была по локоть в крови. Но стоило на секунду зажмуриться, как видение пропало. Позвонили в дверь. Я бегом кинулся открывать. На пороге стоял тот самый человек, или не человек.
– Ты этого хотел? – медленно произнес он, и не успел я открыть рот, как он растворился.
Хлопнув дверью так, что она едва не слетела с петель, я с размаху врезал по попавшейся на пути люстре. Осколки словно новогоднее конфети медленно посыпались на пол, лишь провод словно маятник мотался из стороны в сторону. Я готов был поклясться, что видел как каждый самый маленький осколок падал на паркет. В комнате меня ждал новый сюрприз. В моей кресле сидела женщина с белым лицом, слипшиеся от крови волосы прилипали к лицу, в протянутой ко мне руке аккуратно лежали три помятые пули.
– Это предназначалось тебе, – прошептала женщина и изчезла, оставив запах крови и пороха.
Этого я уже не мог выдержать, ломая и срывая все двери на своем пути, я выбежал на улицу и увидел звезды...

5. Первый раз за последние годы я чувствовал себя таким бессильным. Я не мог ее найти! Я делал все, что мог( а мог я не так уж и мало), но ее нигде не было. Казалось, она просто исчезла. Был и другой вариант, но об этом не хотелось даже думать. Не могла же она так неожиданно умереть! Или могла? Я не знал.
Прошло еще два дня, я не ел не спал и не прекращал свои поиски. Я уже ничего не понимал. Квартира, в которой жила А... была путой и судя по всему пустой уже не один день и даже не одну неделю. Теперь все свое время я проводил гуляя по городу и ищя глазами знакомое лицо. Я знал, что с моими возможностями это по меньшей мере глупо, но что я мог сделать еще? Иногда я спал и ведел ее во сне, она улыбалась и гадила меня по голове, приговаривая что-то ласковое и безумно приятное. Просыпаясь, я хватался за карандаш, пытался оставить хоть какую-то память о ней, но ничего не помнил.
Прошел еще один день. Я шел по какой-то незнакомой улице уже утратив всякую надежду и желая лишь одного – чтобы поскорее истекли эти 27 оставшихся мне дней. Неожиданно в толпе мелькнуло знакомое лицо и я, расталкивая всех, кто вставал на моем пути, бросился за ней. Я успел заметить как она завернула за угол, я кинулся в след. За углом ее не было...
Я очнулся у себя в квартире. Вокруг были раскиданы какие-то осколки и вероятно куски мебели. Я медленно осел на пол и только сейчас заметил, что сижу в луже крови. Сделав попытку как-то отодвинуться назад, я наткнулся на что-то твердое и обернулся.
– Наконец-то ты меня заметил, – в кресле сидела она. От изумления я осел обратно, в лужу.
– Т-т-ты? – еле выдавил я.
– Конечно я! А ты кого ждал? Сам же меня пригласил вчера и ключи дал! – она протянула мне связку ключей.
– Я???
– Ты пьяный что ли? А? – прищурив глаза, как бы разглядывая меня, спросила она.
Ошеломленный, я решил сходить на кухню выпить воды и собраться с мыслями. Выпив воды прямо из под крана и так ничего и не придумав, я вернулся в комнату. Ее не было...

6. Кругом было темно, я аккуратно встал и попробовал сделать шаг, но тут же налетел на что-то твердое. Похоже это было дерево. Я стал продвигаться осторожней, прощупываz пространство впереди руками. Скоро глаза привыкли к темноте и я понял, что нахожусь в лесу. Лес этот (а точнее парк) находился не так далеко от дома, так что ничего удивительного. Только вот... Как я сюда попал? Этого я не помнил.
Пробираясь сквозь редкие кустики и обходя деревья, я медленно приближался к какому-то источнику света, наверное к фонарю на дороге. Обойдя очередную худенькую березку, я наткнулся ногой на что-то твердое и мокрое и со злостью пнул попавшееся препятсвие. Это что-то удачно пролетело между деревьев, угодив точно на дорогу, под свет фонаря. Через пару секунд и я выбрался на свет. До этого момента я смутно догадывался, что напился с кем-нибудь и просто не помнил как попал в парк, тем более что память в таких ситуациях меня частенько подводила. Но стоило лишь взглянуть в неяркий свет фонаря, как все встало на места, я все вспомнил. И моего странного гостя, и А..., и убитого парня. С серого асфальта, еще не остывшего после жаркого дня на меня смотрели стеклянные глаза, глаза на оторванной кем-то голове. И кажется я знал кем...
Кое как добравшись до дома, я не раздеваясь упал в кровать и попытался напрячь мозги. Что происходит? Похоже я уже убил двоих. А может больше? Ничего не помню. А что было в парке? Что я там делал вобще? Я сжал голову руками и сдавливал все сильнее, как бы выдавливая воспоминания. Так. Я выбежал на улицу... Ничего не помню! Я убил человека. А для чяго я так дешево продал свою жизнь? Для того чтобы лишать жизни других? Нет. Я просто хотел добиться ее. Но как же? Отрорвать ее голову и повесить себе на стену, как трофей убитого зверя? Посадить в клетку и кормить через решетку, слушая ее оскорбления? Все должно быть совсем не так! Я представлял себе как спасу ее, находящуюся на волосок от смерти, предстану эдаким суперменом. А она бросится мне на шею и скажет, что любит меня, что всегда меня любила. Но...
Я пролежал всю ночь, так и не сумев заснуть и все думал, думал. Что же делать дальше? Пойти к ней? Пойти в милицию и во всем признаться? Ночью в темноте я ясно чувствовал биение чьего-то сердца рядом, и только я начитал прислушиваться, оно пропадало. Я захотел принять ванну, чтобы хоть как-то успокоиться. И действительно, полежав несколько минут в горячей воде, закрыв глаза и расслабив мыжцы я смог хоть немного успокоиться. Но стоило открыть глаза... Вода еще текла из крана и я удивился какого она странного цвета. Опять ржавая! Но через мгновение я понял, это не вода, это кровь...
Выскачив пробкой из ванны, я успел заметить что кровь снова превратилось в обычную, вполне прозрачную воду. Или она так и оставалась водой? Позвонили в дверь и я, обматавшись полотенцем, побежал открывать. На пороге стояла какая-то женщина с большой сумкой через плечо.
– Вам телеграмма, распишитесь вот здесь, – хмуро проговорила она.
– Хорошо, – я черкнул возле галочки и взял протянутый листок. Когда же телефон уже проведем?
ПРИЕЗЖАЙ БОЛЬНИЦУ 29 ТЧК БАБУШКА
Наверно бабушка заболела, я тут же забыл о всех своих проблемах и торопливо начал одеваться. Я всегда любил бабушку, она воспитывала меня все мое детсво, лет до 12, когда родители были вечно заняты. Я бысто влез в джинсы и надел рубашку. С горечью вспомнив, что не обязательно идти пешком, я оказался на пороге городской больницы №29, единственной в нашем районе. Рядом со входом стояли две машины МЧС, но тогда это меня не удивило, мало ли что где стоит. Стоило войти в приемную больницы, я сразу заметил бабушку. Она сидера на скамейке, уткнувшись в платок. Едва заметив меня, она вскочила, но тут же остановилась.
– Внучок, мамка с отцом в аварию попали, – она опять уткнулась в платок, – в реанимации, – разрыдалась она уже в полную силу и повиса у меня на шее...

7. Больше я ее не видел. Никогда. А была ли она? Я уже ни в чем не был уверен. Оствалось жить меньше месяца, но не хотелось и того, все эти три года, а точнее 2 года 11 месяцев я только и делал, что ждал смерти.
Следующие два дня прошли как в тумане. Я где-то ходил-летал-перемещался и помнил только искаженные ужасом лица людей и запах страха, который я чувствовал казалось даже сквозь стены. Наверно я кого-то убил. Ну и что? Люди умирают каждый день, каждый час и даже наверное каждую минуту. Я тоже скоро умру и наверно это будет справедливо. Я-то думал, что легко быть суперменом, помогать людям, приносить счастье. Как же. Мои спасения можно сранить с попыткой помочь муравьям строить муравейник экскаватором – кучи трупов и никакого толку. По-моему я был в чечне. Точно не уверен. Конечно я не вызывался добровольцем и не служил по контракту. Конечно нет. Все гораздо проще. И самое страшное, я до сих пор не могу посчитать у кого потери были больше – то ли у боевиков, то ли у мирных жителей. Я до сих пор не научился их различать. Все это было тогда, до пробуждения. Много всего тогда было, я уже успел все позабыть, но все же многое я помнил, и эти воспоминания иногда возвращались...

8. Я летел в самолете. Когда и куда не знаю, не помню, да и не важно это. Как ни странно, до этого ни разу не летал, но никакого волнения не испытывал, куда там. Все произошло как в голливудском боевике. Люди в масках, куча ругани, испуганная стюардеса, плачущие пассажиры. А мне было все равно, уже тогда мне было все равно. Я знал, что ничего со мной не случится, проверял. Одному из террористов не понравилось, что я слушаю плеер и читаю газету. Скоро он умер и остальные тоже. Когда мы приземлились, менты долго ломали голову почему они перестреляли друг друга...
С потолка неожиданно полилась вода. Я поднялся этажем выше и начал долбить в дверь. Никто не открывал. Я выламал дверь. Хозяин валялся пьяный в ванной и вода хлестала через край. Наверно он так и сварился в этой ванне, когда приехали пожарные спасать уже было некого...
За последние 2 месяца у меня умерло уже 23 родственника. О существовании многих я даже не подозревал, но почему-то все считали своим долгом послать мне телеграмму или позвонить. Я уже давно уловил связь между их смертями и моими убийствами, но скоро ни родственников не друзей не осталось и я успокоился...
Каждый день приходили какие-то девушки и говорили, одна другой краше, как они меня любят и жить без меня не могут. Откуда они брались? Наверно так было надо. Когда было совсем плохо, я кого-нибудь пускал, а остальные плакали и рвали на себе волосы под моим окном...
Первый раз покончить жизнь самоубийством я пробовал через 2 недели. Висел на веревке несколько минут, но понял что что-то тут не так и решил попробовать другие методы. Но пистолеты заклинивало, кости выдерживали падение с 10 этажа, а легкие хранили достаточно воздуха для получасового пребывания под водой. Я понял, что моя жизнь не находится в моих руках...
Пару раз я заходил в казино, всегда выигрывал, но ни разу это не приносило мне удовлетворения. Я перестал понимать зачем людям деньги. Я и без денег мог многого добиться, но я уже ничего не хотел...
Почему я так много убивал? Один раз даже... Нет, не хочу вспоминать. Просто... Просто все было очень просто. Мешает тебе человек, раз и его нет. И нет кого-то еще, близкого тебе, но близкие скоро кончились. Терять было нечего...
Она тоже умерла. Через три дня после моего превращения. Пыталась задержать двери лифта, что-то там не сработало как надо и ее разрезало на половинки. Часом раньше я очнулся в парке, она умерла в ту же ночь, что и родители...
Прошло несколько месяцев, но я был сыт по горло. Умереть я не мог, но почему бы не попробовать заснуть. Я взял в аптеке каких-то транквилизаторов, лег на кровать и вкалывал себе укол за уколом, пока не отключился...

9. Проблеск надежды, появившейся с ней, совсем погас. Я ее так и не нашел. Да я и не пытался. Все время я сидел в своей квартире и ждал. Оставалось совсем немного, я давно сбился со счета, но я чувствовал, что совсем скоро мой срок придет. Прошло еще несколько дней и я понял, что это случится завтра. Интересно, как это будет? Наверно просто остановится сердце или может сам дьявол придет и утащит меня в ад. Там мне самое место. Так или иначе я решил, что умереть во сне легче, я нашел где-то в углу знакомый шприц, надеюсь содержимое не испортилось. Последнее, что я увидел – капли дождя, медленно падающие на мой подоконник...

Эпилог

Человек в белом халате, резко отодвинул штору и свет ворвался в белую палату.
– Подъем, ребята, завтракать пора!
Я попытался прикрыть рукой глаза, но что-то острое больно попало в лоб. Я вскрикнул от неожиданности. В моей руке был обыкновенный карандаш. Человек в халате повернулся ко мне и в его глазах я увидел неодобрение.
– Откуда у больного карандаш? – крикнул он куда-то в пустоту.
Я попытался спрятать руку под одеяло, но было уже поздно. Кто-то скрутил мне руки за спиной и с силой вырвал карандаш, крепко зажатый в руке.
– Доктор, тут под подушкой что-то, – проревел знакомый голос.
Человек в халате подошел ближе и взял в руки протянутый блокнот.
– Таксь, и что мы тут пишем? – пробормотал он себе под нос, – сознание неспешно возвращалось, выхваченное из сна каким-то громким, монотонным звуком. Сон медленно улетал...

« Ercin:

Кто нибудь что нибудь скажет)?

У этого, хоть и коротенького рассказа есть настроение. Рассказ наполнен, чем очень личными... я не знаю, как правильно сказать, но интересно. Хотя конечно текст довольно пессимистичен и мрачен. Но не в коем случае это не является минусом рассказа.

P.S. Ercin, теперь твоя очереь прочитать мой рассказик. ;)

/7cux "теперь твоя очереь прочитать мой рассказик."
Клуб анонимных алкоголиков))) :)
Почитал... прикольно. Но мне кажется ссылки на музыкантов не смогли заменить фантазию автора))). Ты взял идею и наложил на нее "соло" это попытка думать как музыкант))). Может чуть сковано, слишком философский спор. В живом звуке гитара рвет душу и тело на куски. Человек пришел во время. Имхо для меня все эти споры яйца выведенного не стоят. Но мораль понятна. Еще один рассказ из области попытки объять необъятное))). По крайней мере я еще не читал подобного.

« Ercin:

Но мне кажется ссылки на музыкантов не смогли заменить фантазию автора)))

Ercin, прости, но я не совсем понял,что ты хотел этим сказать. :) Разъясни пожалуйста.

« Ercin:

Ты взял идею и наложил на нее "соло" это попытка думать как музыкант))).

Это хорошо? ;)

« Ercin:

По крайней мере я еще не читал подобного.

А я не писал! :) Рад что ты понял мораль. \m/

Blizzard, скоро дочитаю твою рукопись. Обязательно прокомментирую.

« Psych:

Blizzard, скоро дочитаю твою рукопись. Обязательно прокомментирую.
N.P.: Carcass – Tomorrow Belongs to Nobody

Хорошо, что нашелся хоть один неленивый любитель чтения. Спасибо.

Наверное, я слишком впечатлительный, но все-таки. Рассказ Потрясающь! Такое впечатление, будто я прочитал толстенный роман, а не рассказик из 9 глав. А эта запутанность сюжета тема конечно избитая, но здесь как нельзя, кстати, подогревает интерес к книге. :/: И все это, причем выглядит, как воспоминания. Можно ещё что-нибудь сказать, но не буду.
Блестяще! Просто Блестяще!

Эй, Метлибовцы, много потеряете, если не прочтете этот рассказ! А если он не произведет на вас должного впечатления, значит, вы его не поняли!!!

Blizzard, а тебе советую исправить

« Blizzard:

дохера ошибок, опечаток и прочей хуйни

и аккуратно положить в папочку! Потомучто это стоит того.

Blizzard Два дня от него были впечатления – а это для меня много). Хорошо написано, немного потусторонне, много обрывков, фрагментов. А главное – стилистика изложения – мне нравится)

Ercin,/7cux, спасибо! Весьма польщен такими отзывами.

Тоже присоеденюсь к ващей компании.
Скорее не рассказ, а зарисовка. Уже выкладувал его во флейме, но отклика не было (если бы был было бы странно).

Life – Socks

Стоишь посреди комнаты с немым вопросом на лице. Немым, потому что некому его задать. Да и задав, явно получишь не тот ответ, которого ждешь.
Я имею в виду то, что когда надо куда – то идти, на встречу; на работу; в университет; просто надо куда – то идти. Когда все планы рушатся, то есть абсолютно противоположное тому, что ты собирался сделать. Когда ты само внимание и ничто не может тебя удивить, выбить из колеи – ты думаешь, случается это.
Стоишь посреди комнаты, а в голове не озвученный вопрос.
Где?
И спрашивать его не у кого.
Где?
Или вопрос: "Кто?" – ты думаешь. "Не знаю" – отвечаешь ты, за тех, кого бы спросил, но кого нет рядом.
Где?
"Кому это надо?" – спрашиваешь себя, и сам понимаешь всю глупость возможных вариантов.
Одновременно ты торопишься, так как уже выбился из плана, и по – твоему опаздываешь на встречу, на работу, на учебу. И в тот же момент отчетливо представляешь, что столкнулся с легендой. Да ты уже стал легендой. Байкой, которую можно рассказать друзьям, если у тех хорошее настроение; коллегам по работе, если у тебя с ними близкие отношения; новому знакомому, если ты не испытываешь проблем в общении, чтобы разрядить обстановку.
Еще дальше ты пытаешь вспомнить хронологию последних событий, производишь нехитрые математические вычисления, а перед глазами пробегают образы самых глупых и безумных причин проблемы.
Я имею в виду, что когда ты минуту назад был само внимание, и составлял план на день, ты автоматически рукой их искал. А теперь ты стоишь, молча, вопрошая в себя, и думаешь о фантастической стране, тайном заговоре, предательстве близких людей, и как такое может происходить с тобой не в первый раз.
Не в первый раз с тобой и миллионами других людей.
Прям какой – то клуб поддержки, или кружок по интересам: как клуб анонимных алкоголиков.
Сексоголиков.
– Познакомитесь , это Виктор.
– Привет, Виктор.
Больных раком яичек.
– Привет меня зовут Тайлер. И я...и я...не могу говорить. Не с кем говорить.
-Не стесняйтесь слез. Это нормально. Мы как раз за этим сюда пришли – говорит ведущий собрания. – Обсудить наши проблемы.
Незаконный клуб кулачных бойцов – фанатов культурной литературы, или кого – нибудь еще, только с очень смешной проблемой. То, что это проблема, по другому не скажешь, но она настолько ничтожна по сравнению с проблемами, которые на тебя выльют другие, что по другому как смешной ее не назвать.
Смешной, для других.
Потом.
Когда про нее станет известно.
Но не тебе.
Сейчас.
Вопрос так не решен.
Где?
И спросить как кроме себя не кого.
И даже можно начать подозревать уже себя.
Может это расстройство мозга? Шизофрения?
Может раздвоение личности, и твое альтер его творит что по – хлещи – думаешь ты.
Живет твоим телом. Живет твоей жизнью.
Меняет твою жизнь. Меняет жизни людей.
Где? – говоришь ты.
Так у ряда людей может начаться паранойя, и они не будут спать. Они будут не давать себе спать. Говорить сами себе: "Не дай мне заснуть".
Не дай мне заснуть – говоришь себе.
Где – то это было – думаешь про себя.
И вот так ты стоишь с вопросом, головой полной, подсмотренных у кого – то образов, и чувством déjà vu.
Вот что творится, когда тебе надо идти, а ты обнаруживаешь, что не можешь найти свои носки. Когда за последние 2 недели ты уже теряешь 10 пару, в квартире, где не так много мебели, и не кому их взять. Ты взрослый человек – и беспомощен как ребенок. При этом ты отчетливо помнишь, вернее, знаешь: где ты оставил грязные, висят чистые; но никаких ты не можешь найти – вот что понимаешь, открывая новую упаковку с носками, печально осознавая, что их ты тоже очень скоро не увидишь.