Десять миллионов на сундук мертвеца. Большой город становится пустошью, хватает за горло, так что невозможно дышать, развращает. Небоскрёбы становятся обшарпанными стенами камеры, а прохожие – тенями в сумраке искусственного освещения. И чёрный апокалипсис сегодня, скрытый в тумане однообразных улиц, уже не вызывает протеста или ужаса. Мы все здесь живём. Неж Алсес некогда так ударил музыкальную почву, что окна повылетали по всей блэк-металлической сцене. А кое-где и свет погас. Труёвые адепты льют воду на мельницу бранных слов, любители нестандарта и удивительного экспериментаторства наоборот восхищаются. Сначала появился Alcest, который внёс свежую струю в стиль, прыгнув в омут авангарда и меланхолии. Добавил француз из старинного Авиньона по голове обухом Amesoeurs. Удивление, которое подпитывалось сэмплами в открытых источниках, наконец нашло своё выражение, а эмоции оказались на вид не совсем такими, какими обещались быть. Наверно обложка, сотворённая гитаристом Фурси Тессье, стала очередным звеном в цепи ментальной игры в образы и подобия. И в некотором роде обманкой.
Депрессия городской жизни неоднозначна, вопреки желаниям музыкантов так и старается сказать нам "Amesoeurs". Четвёрка великолепно соединяет в часе повествования мрачно-грустный пост-блэк с пост-панком и шугейзом, ярко доказывая, что Alcest – это не предел в движении вперёд. Атмосферные полотна с "расплывчатыми", потерявшими всяческую форму гитарами и отчаянным скримингом Нежа пересмеиваются с медленными и до крайности меланхоличными вещами совсем не металлического содержания, от которых так и веет пост-роком. Здесь в свои вокальные права вступает Одри Сильвен, басистка проекта, чей чистый голос практически не искажается – в отличие от безудержного взрыва эмоций её коллеги. Если в начале записи творцы ещё кое-как держат себя в руках, будто намеренно ограничивая, то чуть позже начинается неконтролируемый полёт фантазии. Путешествие по "послемраку" (почему-то именно Харуки Мураками приходит на ум в этот момент) завершается на 11-минутной "Au Crepuscule de Nos Reves", которая неожиданно обрывается на середине и после паузы длинной в тишину прыгает на рельсы индустриальщины с почти техно-нарезками. Всё, баста, музыкальное пространство вроде выжато как лимон. Но с другой стороны впечатления депрессивности, того самого обещанного апокалипсиса, который вроде должен звучать в каждой ноте, просто нет. И это мини откровение. Меланхолия прогоняет прочь отчаяние, а чистый голос в результате даёт прикурить агрессивному вокалу.
И уже потом приходит осознание того, что слушать подобные вещи необходимо не умом, а сердцем. Голосовать не извилинами, а душой. Если разобрать пластинку по элементам, разделить на дольки, то сами по себе они совершенно не удивляют. Пост-роковые ходы да и все прочие, что там греха таить, малооригинальны и местами клишированы. Но вместе они собираются в добротный материал, который не воспринимается фрагментарно, а холит и лелеет свою индивидуальность. Возможно, они чувствовали перспективу. Сказать им было что, но Amesoeurs не знали как. И всё же сделали ход, выступили и ... на том скончались. Дебютник стал для проекта одновременно и лебединой песней. Почти пять баллов, хотя бы за попытку и настроение.«
Шаг из клуба в городскую ночь. Грязную, черную, непроглядную городскую ночь, а в ушах еще звучат лошадиные ритмы пост-панка, обличающего всех кто вышел в эту минуту на улицы. Здесь лишь отсветы downtown в закрытых окнах, и вокруг мечтательная опустившаяся грязь жизнь, осадок, ложащийся на плечи и покрывающий волосы, пока ты идешь в этой смолистой жиже тьмы. Позади тебя из-за каждого угла выглядывают вслед лица, разглядывая тебя с ненавистью, жалостью или интересом, а из-под ног очередная растоптанная лужа с болью кричит "ты, сука, блядь", сходясь концентрическими кругами обратно в выбоину асфальта.
А ночь поет – поет безразличным женским голосом, под аккомпанемент тишины, смыкающейся вокруг валом неслышимого звука, переплетающихся в плотные стены тумана переборами, тянущими жилы акустическими гитарами, заключившими сделку в своих аккордах с болезнями тысячелетия. Ночь поет, пролетая мимо закрытых и зашторенных окон, из-за которых к голосу темноты примешивается истерика умирающих душ, спрятанных в своих норах, режущих вены на белой простыне. Ночь поет в переулках и тупиках с последним хрипящим вздохом умирающей девушки и хриплым шепотом ее убийцы. Ночь издевательски легко поет по-французски, чтобы от прямоты существования становилось еще тошнотворней. Одинокий работающий фонарный столб уже достаточно, чтобы песня стала спокойней, чтобы в ней пробились нотки романтики, а ты остановился под фонарем, словно в круге защиты, посмотрел на мерцающие звезды над крышами чернеющий камней, вдохнул романтичный воздух ночи, с запашком смертельной хвори, и зашагал дальше, через податливую влажную атмосферу декаданса.
Впереди еще черви поездов, одиноко выстукивающих слишком быстрый ритм колес среди беззвучно кричащей истерики городской души, выхваченной на ходу, и пролетающей мимо стекол вагона, оставив только царапины от ногтей на стекле. Уцепиться не за что: есть только один путь – вниз. У каждого из одиноких пассажиров в вагоне, у каждой бутылки дешевого самогона, лежащей рядом со спящим телом, равным мертвому телу. Выходя, в дверях ты видишь отражение бледного лица, лица позади тебя, предыдущего владельца твоей доли воздуха и отравленной печали, которой ты проживаешь этот поздний вечер. Он следует за тобой, разглядывая темнеющий неоновые башни вдалеке и осыпающиеся тленом двери чужих подъездов, но даже в стекле перед тобой, он не в состоянии разглядеть твое лицо. Он почти в отчаянии. Отчаяние почти во всех, кто-то его ощутил, а кто-то только собирается влиться в ряды обреченных и мертвых.
И это последний час, за который ты можешь услышать эту грязную и мечтательную песню, этот безучастный женский голос французского бульвара и нервное напряжение ножа, который уже ждет тебя на лестнице собственного дома. Этот час последний для всех раздумий, ощущений и мечтаний посреди грязного. Умирающего, тонущего в своих выделениях и безвыходного бытия города, тоже мечтающего о неоновой вывеске над собой, на которой бы было написано "Счастлив", как на маске вяло тянущего ноги прохожего, курящего сигарету одним движением руки, безвольно падающей затем вниз, без сил на последующее. Никто не шепнет тебе на ухо "помоги", все промолчат, и тебе, наблюдающему, не придется излить душу на теплые руки, прося защиты и помощи, хотя бы потому что ты умрешь на лестнице за границей последнего часа. Все спокойно, все спокойны. Все улыбаются в конце.«
Новости
Группы
Статьи
Команда
Магазин
