Пожилым, небритым и нечесаным, с каким то отдаленным блеском в глазах, который совсем не относится к сегодняшнему времени, кажется мне этот гость. Одет он в потертый плащ, исцарапанные кожаные штаны не первой свежести, казаки на ногах, клацающие шпорами при попытке проскользнуть незаметно мимо его современников. Впрочем, современники вроде, как и не собираются замечать его в серьез – он даже не полностью выпрямляется во весь свой (метр семьдесят с копейками) рост, он горбится, слегка поменяв только выражение лица с конца 90-х и называя себя лишь предшественником, предвестником свершений.
И, действительно, он в чем-то прав – его мысли не столь запутаны, как у его братьев, смело шагнувших в новое время. Здесь не прыгают с места на место слова, задумки не смешиваются, а располагаются стройным рядом, длинных умозаключений. Он старается быть не похожим на всех тех, кто мелькает в его рассуждениях, но сходства остаются и выявляются еще ярче, оказываясь не замутненными слоистым расположением. Из какой субкультуры пришел этот гость – то ли это богоненавистники (а это написано у него на лице, об этом даже вопросов можно не задавать), то ли патетичные мыслители, то ли просто впавший в депрессию, склонный к пессимистическим мыслям индивидуум.
Когда он начинает говорить, у него оказывается пластиковый голос, словно игрушечный, старый-старый, записанный в него еще незапамятные времена, но первой же фразой он предупреждает, что меняться ради чьего-то одобрения он отказался по собственной воле. Он хочет показать себя, таким, как он был всегда, а река изменений это не для него. Его интонации похожи на звук речи его братьев, но притушены – тот же обильный фальцет при выражении своих теорий, тот же певучий баритон и бас, нарочито исковерканные странным акцентом. Он не гнушается часто повышать свой голос на собеседника, доказывая свою правоту, ушедшую от него в далекое прошлое, превращая свой голос скрежет, все более наращивая звенящие крикливые ноты в нем. Его интонации, становятся иногда ярче, чем его мысли, концентрируя собеседника на них. В нем есть что-то от народного, проскакивая искрами приятной напевной размеренности.
У него есть очень дельные рассуждения, некоторые теории и задумки, увлекают собеседника – ну или слушателя: потому что его разговор это монолог, он не дает вам вставить своего слова – чтобы, узнавая черты чужих мыслей, слушатель споткнулся на следующей его мысли, выходя из приданного говору очарования. И вот вещает он перед вами, свои несбывшиеся пророчества, длинными, огромными монологами, тексты которых у него тут же, в кармане и он может их дать вам, чтобы вы следили за ходом его речей. Это огромные скопления слов, которые лучше слушать из его уст, чем смотреть на исписанные бумаги в своих руках. Он очень многословен, и начинает иногда утомлять, вдаваясь во многочисленные подробности, обстоятелен.
Таков он – авангардный в давно утекшей реке времени, самоуверенный в трогательной беспомощной скромности, устаревший и гордящийся этим, случайный гость, так и не меняющий одежды. Он не снимет свои казаки, войдя в ваш дом, наговорит много слов, и вам уже решать, снисходительно отплатить ему вниманием или сурово ответить в домофон, что он не туда позвонил.«
Новости
Группы
Статьи
Команда
Магазин
